Инга Лис - Истории дождя и камня

Что д’Эстурвиль нужен тебе вовсе не потому, что напоминает о погибшем друге, а сам по себе?

Потому что дело даже не в желании физической близости, а в том, что рядом с ним спокойно, просто и надёжно. Как было когда-то в обществе артаньяновского кузнеца, и впервые осознание этого не вызывает такого мучительного чувства вины.

Но если ты так доверяешь ему, спросил себя следом молодой человек, то почему оттолкнул утром? Ты же видел, какими глазами мальчишка смотрел на тебя. Он ведь был готов простить тебе и ту ночь, и скверное отношение в целом, а теперь вот, кто знает, к чему приведёт новая попытка объясниться?

Ладно, там видно будет – и Шарль решительно открыл двери казармы: не это главное сейчас, когда на носу военные действия. Главное – предупредить кадета и уберечь его от опрометчивых поступков.

В казарме, как ни странно, было тихо. Не пили, не играли в карты, сопровождая свои действия оглушительными воплями. Ага, наверняка прознали уже, черти, что их командир вернулся…

Что ж, так даже лучше.

– Здравствуйте, господа, – сказал он, проходя в центр залы, а мушкетёры начали поспешно подниматься со своих мест, загалдели нестройно:

– Здравствуйте, г-н лейтенант! Командир, наше почтение! С приездом вас! Когда выступаем?

Неужели ему не показалось, и он действительно уловил этих возгласах радость от его возвращения? Удивительно.

– Тишина, – привычно сказал гасконец и окинул подчинённых внимательным взглядом.

Из оставшихся в городе ста человек в казарме находилось не меньше половины. Во всяком случае, тут оказались все, кто его интересовал. Дурак де Ранкунь, де Мелен – самый разумный и уравновешенный из всей компании, несмотря на то, что тоже вроде бы гасконец, – дружок д’Эстурвиля де Террид, тот ещё оболтус, ну и, конечно же, сам протеже собственной персоной.

Только, в отличие от многих, даже не подумал подняться для приветствия. Сидит в самом углу, скрестив руки на груди, на столе – разобранный пистоль.

Встретился взглядом со своим командиром и лишь губы скривил, а Шарля словно кипятком окатило, он даже не сразу смог сосредоточиться.

– Итак, – привычно заложил руки за спину, откашлялся, – мы выступаем через два дня. Поэтому у вас есть не так много времени, чтобы привести в порядок обмундирование. Завтра вечером я лично проверю каждого, и пеняйте на себя, если ваше оружие будет не в порядке.

Кто-то из мушкетёров хмыкнул, но скорее одобрительно: их лейтенант вернулся, и он, как всегда, в своём репертуаре.

– Ни один из вас, кто получит замечания, не будет допущен к участию в военных действиях, по крайней мере, до полного устранения недочётов, – продолжал между тем молодой человек. – Но и в Париже не останется тоже – даже не надейтесь. А с позором отправится на рытьё траншей. Потому что меньше всего я хочу сообщать вашим родственникам о том, как вы по собственной глупости сложили голову под стенами Ла-Рошели.

– А по-моему, вы, как всегда, преувеличиваете, д’Артаньян, – сказал де Ранкунь, в своей обычной наглой манере. – Подумаешь, какие-то горожане!

– Не какие-то, а отлично обученные, – холодно оборвал его Шарль. – И почти отчаявшиеся, а значит, опасные вдвойне. Поэтому в ваших же интересах сделать соответствующие выводы. И это касается абсолютно всех. Я достаточно ясно выразился?

– Всё понятно, – ответил за всех де Мелен, а лейтенант тогда кивнул:

– В таком случае не стану никого задерживать. Лишь повторюсь: отнеситесь к подготовке максимально серьёзно. Потому что речь пойдёт не только о ваших жизнях, но и о жизнях ваших товарищей. Д’Эстурвиль, следуйте за мной.

Отметил про себя с удовлетворением, как вскинулись удивлённо брови лионца, и прошёл в малую приёмную.

Через минуту на пороге появился его подопечный. Молча вошёл, тщательно прикрыв за собой двери.

У него было абсолютно спокойное, даже скучающее выражение лица, как будто их с лейтенантом и впрямь связывали исключительно служебные отношения.

Шарль вспомнил невольно, как кадет утром улыбался ему, и едва сдержал судорожный вздох. А ведь ответь он на вопрос д’Эстурвиля, пусть не полностью, но хотя бы в общих чертах… они могли бы говорить сейчас совсем по-другому.

– Присядьте, – произнёс вслух как можно более сухо. – Я не отниму у вас много времени.

– Тогда какой смысл садиться? – лионец пожал плечами и прислонился к стене. – Слушаю вас, г-н лейтенант.

Ух, ты, мысленно восхитился гасконец: похоже, военные действия начинаются ещё задолго до прибытия под Ла-Рошель?

Что ж, молодой человек, покажите, чего вы стоите…

– Я хочу знать, что происходило в роте в моё отсутствие. Вы понимаете, о чём я?

– Обычно понять вас крайне непросто, – губы д’Эстурвиля сложились в откровенно ехидную ухмылку. – Но в данном случае, думаю, что понимаю. За время вашего отъезда в роте было достаточно спокойно. Никаких конфликтов. В том числе, между мной и де Ранкунем. Все наслаждались вашим отсутствием.

Последняя фраза смахивала на откровенную дерзость, но Жаку уже было всё равно.

Он так ждал возвращения своего командира, ему нужно было столько сказать ему, этот месяц оказался, наверное, самым мучительным в его жизни. И в первые мгновения их встречи он уверился даже, что не ошибся, что Шарль д’Артаньян действительно испытывает к нему какие-то чувства. Ведь гасконец с такой неподдельной страстью отвечал на его поцелуи и в конце, кажется, даже не сумел справиться с собственным возбуждением. Уже только за одну улыбку, с какой командир вытирал ему своим платком лицо, д’Эстурвиль был готов простить этому странному седому мальчишке всё предыдущее скверное отношение.

Ведь если до сегодняшнего утра он знал только, что запутался и не может определиться ни в своём отношении к лейтенанту, ни в своих желаниях, то увидев его в конюшне, вдруг понял совершенно ясно, чего хочет. Хочет быть с ним. Не как подчинённый и даже не как друг. Ему нужны совершенно определённые отношения, и плевать, что он, по большому счёту, даже не знает, каково это – быть с мужчиной, а тем более – с таким сложным человеком, как д’Артаньян.

Однако при этом для Жака было крайне важным убедиться, что гасконец доверяет ему так же, как он сам только что открылся лейтенанту.

А тот оттолкнул его. На ходу сочинил какую-то ложь и даже не посчитал нужным отрицать это. В одно мгновение превратился в ту самую глыбу льда, какую всегда напоминал окружающим.

И вот теперь кадет разглядывал человека, вдруг ставшего значить для него так много, и чувствовал, как злость вперемешку с возбуждением буквально захлёстывают его.

Лионец едва удерживался, чтобы спокойно отвечать на вопросы – окажись они в другом месте, да хотя бы в той же конюшне, он, даже не задумываясь о последствиях, вероятно, попытался бы взять д’Артаньяна силой, – а потому меньше всего думал о том, как звучат его слова.