Инга Лис - Истории дождя и камня

– Да уж, точно знак… – а потом гасконец сощурился вроде бы насмешливо:

– И как, не жалеешь?

Д’Эстурвилю почему-то даже жарко сделалось от этого, в общем-то, простого вопроса, да ещё и произнесённого таким равнодушным тоном. Он поднялся и подошёл к д’Артаньяну. Валун, на котором тот сидел, был достаточно высоким, и теперь молодые люди практически сравнялись в росте.

При его приближении лейтенант улыбнулся, словно ожидал именно такого шага, и лёд в его глазах растаял окончательно.

Больше всего в этот момент Жаку хотелось снова ощутить солоноватый привкус его губ, однако он сдержался, понимая, что в окрестностях в любой момент могут объявиться посторонние.

А потому он просто протянул руку и отбросил с глаз командира мокрую чёлку. Погладил по щеке, кончиками пальцев прошёлся от шрама на виске и до самого плеча, тоже отмеченного огромным, глубоким, по-настоящему уродливым шрамом.

Хотел было поинтересоваться о происхождении такой ужасной отметины, однако встретился взглядом с гасконцем, и все мысли разом оставили его.

– А ты как думаешь? – спросил, чувствуя, как от возбуждения кружится голова. – Или тебе тоже нужен аванс?

– Скажем так, я бы не отказался, – Шарль склонил голову и на мгновение прижался щекой к ладони лионца. На душе сделалось так легко, как не было ещё никогда со времён гибели его друга из Артаньяна. Неужели Пьер прав, и судьба действительно решила подарить ему в лице этого парня новый шанс?

– Знаешь, – д’Эстурвиль отошёл, однако уселся не на песке, а на соседнем камне – так, чтобы по-прежнему видеть глаза командира, – когда ты уехал… я ведь страшно обозлился. Решил, что это напоминает дешёвый роман: они переспали, и один из них сбежал, чтобы не пришлось объясняться.

– Твою мать, – лейтенант скривился. – Честно говоря, я рассчитывал услышать другое, но… коль ты заговорил об этом… В общем-то, ты не совсем ошибся.

– Я знаю, – Жак отреагировал на удивление спокойно. – Но потом я подумал, что это, наверное, даже к лучшему. Что ты не мог уехать просто так, и тебе, возможно, тоже нужны были ответы на какие-то вопросы.

– Я хотел побывать на могиле отца, – сказал Шарль, подумав с удивлением, что малоприятное направление, которое приняла их беседа, почему-то не вызывает у него ни малейшего неприятия. – Он умер прошлой осенью, когда мы штурмовали Ре. И я подумал, что… мало ли, кого я не застану в живых, когда вернусь после этой осады? А может быть, и сам не вернусь… Ну и, конечно, мне надо было кое-что выяснить для себя, тут ты не ошибся.

Д’Эстурвиль ничего не ответил, только молча ждал продолжения, предоставив лейтенанту самому решать, о чём стоит рассказывать.

А Шарль как-то особенно остро почувствовал вдруг, до чего же он устал от этих постоянных недомолвок, когда рядом нет никого, кому можно было бы даже просто сказать, насколько ему иногда бывает плохо.

Конечно, такое ощущение появлялось далеко не первый раз, но впервые за все последние годы рядом оказался человек, которому неожиданно захотелось довериться.

– В Гаскони у меня остались мать, двое братьев и две сестры. Куча племянниц и даже один племянник, – он зачерпнул пригоршню камешков и стал по одному швырять их в море. – Такое большое у меня семейство. И с ними, слава богу, всё в порядке.

– Тогда почему у вас прибавилось седины? – спросил Жак, невольно переходя опять на «вы». – Что случилось с вами во время этой поездки, д’Артаньян?

– Разве прибавилось? Я не заметил… Да нет, ничего не случилось. Просто… те вопросы, которые были важны для меня, так и остались нерешёнными, – а потом Шарль поднял на д’Эстурвиля глаза и сказал с кривой улыбкой:

– А ещё я узнал, что у меня был сын. И что он умер два года назад, совсем маленьким. Вот так-то.

Зелёные глаза Жака расширились и потемнели.

– Мне жаль, – произнёс он таким тоном, словно и впрямь был готов принять на себя частичку боли своего лейтенанта. – Тебе, наверное, очень плохо… Прости, но можно… я ничего не буду говорить?

Юноша взглянул на солдата с откровенным удивлением, потому что, испытывая потребность выговориться, в то же время, где-то боялся, что услышит в ответ набор каких-нибудь стандартных фраз.

Этого не произошло. Словно догадавшись о его опасениях, д’Эстурвиль, по сути, не сказал вообще ничего, но от его слов Шарлю даже дышать стало как-то легче.

– Спасибо, – ответил совершенно серьёзно, а кадет только плечами пожал:

– Знаешь… кое-кто… сравнивает тебя с глыбой льда. Поначалу мне тоже казалось, что это так. Но я тем более рад, что ошибся.

– Надеюсь, тебе не придёт в голову поделиться с кем-нибудь подобным открытием? – фыркнул гасконец, а Жак тогда решился задать вопрос, который уже давно мучил его:

– Шарль… а ты действительно… убил на дуэли брата своей… возлюбленной?

Лейтенант засмеялся. Высыпал на песок остатки камешков, долго отряхивал ладони.

– Вот как? – хмыкнул. – Занятно… Такой вариации я ещё не слышал.

Д’Эстурвиль испытал неимоверное облегчение, что ему всё-таки ответили. Потому что теперь, после того, как их отношения вдруг начали развиваться таким стремительным образом, он больше всего боялся, что д’Артаньян снова оттолкнёт его.

– Я так и знал, что это всё враньё, – он позволил себе улыбнуться краем рта. – Но тогда… почему ты так относишься к дуэлям? Ведь ты же сам дрался, и не раз: это понятно любому, кто пусть мельком, но видел твои шрамы!

Шарль вздохнул и долго не отвечал.

– Это… длинная история, – сказал наконец. – И не самая приятная. Возможно, когда-нибудь я расскажу, но не сейчас. Потому что нет времени, да и вспоминать, если честно… Но в двух словах это можно описать так: я не выношу поединки по многим причинам, одна из которых состоит в том… Короче, однажды я едва не убил на дуэли родного брата. Нет, те двое, что живут в Гаскони, тут ни при чём. У меня был ещё один брат, самый старший из нас всех… он уже умер… И когда-то мне пришлось скрестить с ним шпаги. По-настоящему.

А потом он соскочил с камня, подобрал рубашку.

– Одевайся, – сказал, как ни в чём не бывало. – Скоро будут трубить вечерний сбор, а мне следует присутствовать на военном совете.

– Ты пожалел его, правда? – спросил вдруг д’Эстурвиль, а Шарль обернулся резко.

В не заправленной ещё рубашке и без сапог, освещаемый лучами заходящего солнца, он показался лионцу каким-то удивительно-юным и почему-то – совершенно беззащитным.

И потом, не имея возможности увидеть лейтенанта или переговорить с ним, Жак каждый раз вспоминал именно этот последний эпизод их встречи.

Заходящее солнце, запах соли, который доносил с моря лёгкий бриз, и тонкую фигурку гасконца на фоне тяжёлых тёмных скал.

Перехватило дыхание, и у кадета вдруг мелькнула совершенно отчётливая мысль, что именно с этими звуками и запахами у него теперь всегда будет ассоциироваться чувство влюблённости.