Инга Лис - Истории дождя и камня

– Это вас не касается! – буркнул Месье, однако его багровая физиономия свидетельствовала о том, что король попал в точку.

– Ваше величество… – укоризненно произнёс Ришелье, однако Людовик не мог отказать себе в удовольствии снова уколоть младшего брата:

– Мы совершенно согласны с вами, ваше преосвященство: это всё мерзость. И мы не позволим ей распространиться ещё и среди наших солдат! В нашем окружении так мало неиспорченных людей, так что даже не думайте пытаться совратить нашего лейтенанта. Вы слышите, герцог?

Гастон припомнил невольно ладную фигурку гасконца, его умное живое лицо и от возбуждения даже задрожал. Он едва справился с собой – хочется надеяться, что его величество истолкует эту дрожь исключительно как проявление страха.

– Вот что, ваше высочество, – Людовик, по-видимому, решил, что достаточно унизил брата, – будем считать, что вы услышали нас и сделаете правильные выводы. И, в первую очередь, это касается самовольных решений относительно ведения войны. Запомните раз и навсегда: сражениями командуем мы, и только мы будем решать, когда и на каком участке нам следует одержать победу. Понятно вам это?

– Конечно, сир, – кислым голосом отозвался Месье и склонился в низком поклоне. – Победа может принадлежать только вам.

А сам подумал мстительно: погоди, братец, посмотрим, как скоро ты возьмёшь Ла-Рошель. И как твой ненаглядный д’Артаньян сумеет помочь тебе в этом.

А что до гасконца, то этот негодный мальчишка ещё пожалеет, что посмел противиться желаниям брата своего короля.

Он теперь с него глаз не спустит, но докажет, что лейтенант – далеко не такая невинная овечка, какой хочет выглядеть.

Вот уже несколько часов д’Эстурвиль, сменив де Террида, нёс караул у одной из боковых застав.

У главных ворот при въезде в лагерь стояли гренадёры и бывалые мушкетёры, кадетам же доверяли охрану менее значительных объектов.

Впрочем, Жак был, что называется, не в претензии.

Потому что так он мог позволить себе поразмышлять.

События последних дней оказались более чем насыщенными, а молодой человек не любил, когда в голове у него была каша из мыслей и чувств.

Итак, боевое крещение, которое он получил во время штурма крепости Св. Николая, оказалось успешным.

При этом он жив-здоров и даже не получил ни царапины… жаль только, что в Лион написать никак нельзя, а ведь дядя, наверняка, следит за новостями из-под Ла-Рошели и переживает, что от племянника уже давно нет писем.

Потому что его самое первое письмо на данный момент было последним. Он отправил его, выйдя из-под ареста, да и то далеко не сразу, а лишь когда узнал, что д’Артаньян на месяц уехал в Гасконь и хоть чуть-чуть перестал злиться по этому поводу.

Просто боялся, что в противном случае не выдержит и напишет дяде, что его бывший ученик – бессовестный сукин сын. Да ещё и трусливый в придачу.

Это только потом, уже немного остыв, он понял, что гасконец, вероятно, ошарашен случившимся не меньше его, и что ему тоже нужно время для размышлений.

В результате, в отличие от первоначального варианта, письмо получилось коротким, даже каким-то дёрганным. Жак в двух словах рассказал, как устроился, что служба ничем особенным от службы в Лионе не отличается, а о д’Артаньяне вообще не написал ни строчки.

Конечно, теперь бы он поступил совсем по-другому.

А может быть, и нет, потому что в противном случае письмо вышло бы не в меру восторженным, и дядя имел бы все основания заподозрить неладное.

Итак, с новым письмом придётся подождать до возвращения в Париж.

А тогда…

А что, собственно, изменится?

Он продолжит служить, пока не получит плащ мушкетёра… если заслужит, конечно.

О том, как изменятся при этом его отношения с лейтенантом, лионец даже не загадывал.

Просто боялся.

Потому что д’Артаньян, как бы кадет ни обнадёживал себя, не перестал быть крайне тяжёлым в общении и совершенно непредсказуемым человеком. И то, что они несколько раз вполне откровенно поговорили, ещё не означало, что он захочет по-настоящему впустить Жака в свою жизнь.

Ведь все эти разговоры, по сути, пока означают лишь то, что гасконец чувствует вину перед своим протеже и хоть таким своеобразным образом, но пытается извиниться.

Интересно, что сделало его таким?

Вероятно, должно было произойти не одно трагическое событие, чтобы у обычного мальчишки, каким д’Артаньян был когда-то, сформировался настолько невыносимый характер.

Не последнюю роль, конечно, сыграли чахотка, остатки которой мучают его до сих пор, и, наверное, вражда со старшим братом – что такого они могли не поделить?

А потом брат умер, и отец тоже, и с человеком, которого гасконец любит до сих пор, во всей видимости, тоже пришлось расстаться…

А ведь была ещё смерть сына, и неважно, что он узнал об этом только сейчас…

Из всего перечисленного Жака почему-то больше всего пугали именно воспоминания о том, какое было у д’Артаньяна лицо, когда тот говорил, что его сын умер ещё совсем маленьким: не дай бог пережить смерть собственного ребёнка…

Д’Эстурвиль тряхнул, головой, прогоняя тягостные мысли, и постарался сосредоточиться на дежурстве.

Подумал только мельком, что им, конечно, очень повезло участвовать в боях летом, а не промозглой осенью или сырой весной.

Потому что попробуй выстоять полночи в карауле под проливным дождём, снегом и по колено в грязи.

А так… тёплая ночь, в кустах поют сверчки, и ветер, слава богу, дует с моря, принося солёную свежесть, а не запахи, связанные с отправлением естественных потребностей огромного количества людей и животных, вот уже несколько месяцев кряду сосредоточенных на побережье.

Интересно, чем закончился совет у короля, и какие действия он решит предпринять в отношении мятежной крепости?

Потому что Жаку, например, совершенно не хочется воевать.

Во-первых, по причине полного равнодушия к вопросам веры, а во-вторых, потому, что ла-рошельцев, страдающих от всех ужасов осады, откровенно жаль. Ну и, конечно, оттого, что возвращение в Париж означает совершенно новый уровень отношений с д’Артаньяном.

Он не успел подумать, какими, собственно говоря, видит эти самые отношения, потому что гасконец ведь – не женщина, за которой можно открыто ухаживать и даже жениться. А отношения между мужчинами в армии, мягко говоря, не приветствуются, следовательно, им придётся встречаться тайком… и выйдет ли что-нибудь путное из этих встреч?

Одним словом, впереди – полнейшая неизвестность, так почему же при одних только мыслях о лейтенанте сердце Жака начинает буквально заходиться от счастья?

Я, наверное, сошёл с ума, подумал юноша, а затем вдруг насторожился.