Инга Лис - Истории дождя и камня

Вокруг была всё та же спокойная тишина, однако он явственно ощутил, что рядом с заставой кто-то есть.

Лионец напряг глаза и различил за кустами, со стороны одной из дорог, ведущих к городу, какое-то движение.

Он подошёл поближе к изгороди и вытащил наполовину шпагу из ножен.

– Выходите, – произнёс как можно спокойней. – Быстро и без глупостей. Ну?

Ещё с минуту ничего не происходило, а затем кусты зашевелились вновь, и кадет увидел группу людей.

Несколько женщин и детей мал мала меньше – они стояли, не двигаясь, и даже не пытались заговорить. Измождённые, закутанные в лохмотья, с потухшим, затравленным взглядом – у д’Эстурвиля сердце сжалось невольно при мысли, что все эти люди, наверняка, отлично знают, что обречены.

Подумал: как жаль, что при себе нет даже краюхи хлеба. Хотя… разве поможешь им одним ломтем?

Разве что…

Он оглянулся по сторонам – по-прежнему, тишина, нарушаемая только дыханием беженцев да отголоском перекличек с соседних застав.

И молодой человек потянул на себя перекладину, закрывающую проход в сторону ближайшей деревни.

– Проходите, – сказал хрипло и сам не узнал своего голоса. – Только быстрее.

Женщины продолжали стоять, словно не слышали его. Ребёнок на руках одной из них начал тихонько хныкать.

– Быстрее! – рявкнул Жак. – Да что ж за люди такие… Вы хоть понимаете, что вам говорят?

А откуда-то со стороны вдруг метнулась ещё одна тень, и лейтенант, вцепившись д’Эстурвилю в рукав, буквально отшвырнул его от ворот, вернув перекладину на место.

– Ты что творишь? – его лицо было бледным до невозможности, он дышал тяжело, словно долго бежал. – С ума сошёл?

Женщины, сдавленно ойкнув, мгновенно растворились в темноте, а молодой лионец с откровенной досадой уставился на своего командира.

– Откуда вы взялись тут? – спросил, даже не думая о том, что, по сути, нарушает субординацию и вообще не имеет никакого права на подобные вопросы.

– Что? – глаза д’Артаньяна вспыхнули зло, он ухватил кадета за ворот куртки и основательно встряхнул. – Ты что несёшь? Ты вообще в своём уме, сукин сын?

– Я прекрасно знаю, что делаю! – Жак стряхнул его руки. – Потому что… разве можно спокойно смотреть на мучения этих людей?

– Какой же дурак… – гасконец хватил с размаха кулаком по перекладине. – Под трибунал захотел? Я же предупреждал…

– Я помню, – сказал молодой человек, понемногу приходя в себя. – Но г-н лейтенант… Шарль, так нельзя! Я уже не первый раз наблюдаю за этими людьми… что же мы делаем? Они ведь не виноваты, что оказались жителями города, который нужен нам!

– Это никого не интересует, – в голосе командира зазвучал металл. – А ты, если попадёшься, лишишься головы! Или ты забыл, что такое законы военного времени, щенок? А если бы тебя застал за подобным не я, а кто-то другой?

– Да плевать! – д’Эстурвиль упрямо наклонил голову. – Потому что моя совесть не позволяет мне отказать этим людям в помощи! – он замолчал на мгновение, а затем спросил едва слышно:

– Шарль, посмотри на них… Я не верю, что ты не понимаешь! Ведь у тебя же был сын… неужели…

И осёкся, только сейчас увидев в траве какой-то свёрток, который лейтенант явно принёс с собой.

Д’Артаньян проследил его взгляд и улыбнулся криво, пожал плечами, словно удивляясь сам себе:

– Вот как-то так. Погоди минутку.

Он нырнул под перекладину и скрылся в кустах. А через мгновение вернулся вместе с группой беженцев. В руках одной из женщин был уже знакомый Жаку свёрток.

Гасконец открыл ворота:

– Убирайтесь. Живо! И пеняйте на себя, если попадётесь патрулям!

– Господин… – одна из женщин всхлипнула и попыталась поцеловать его руку, но д’Артаньян оттолкнул её так, что она едва устояла на ногах:

– Прочь, дура! У вас каждая минута на счету!

Через мгновение возле поста уже никого не было, и тогда лейтенант обернулся к д’Эстурвилю.

– Ты дурак! – его глаза вновь смотрели не просто неприязненно, а по-настоящему зло. – Ты хоть соображаешь, что творишь? Во время дежурства пропускаешь чёрт знает кого… ты разве не в курсе, что всякого, кто попытается выбраться за посты… да этих людей велено расстреливать безо всякой жалости, а ты выпускаешь их из окружения! И где твоя кираса, дьявол тебя подери? Кто позволил тебя заступать на смену без подобающего вооружения?

Гасконец выглядел крайне обозлённым, и раньше кадет решил бы, что гауптвахты ему не миновать. Тем более, нарушение устава действительно имело место, причём нарушение двойное. Однако теперь он не сомневался, что природа этого гнева совершенно иная, а потому пояснил спокойно:

– Насчёт кирасы – виноват, исправлюсь. Просто в ней ужасно жарко, и я решил, что ночью она мне вряд ли пригодится.

– Вряд ли? Да ночью опасность возрастает в разы, хотя, конечно, откуда тебе, зелёному сопляку, знать подобное…

– Давно ты это делаешь? – спросил тогда лионец, словно эти грубые слова и не задели его вовсе, а Шарль вздрогнул удивлённо, и злость в его глазах мгновенно погасла.

– С тех пор, как приехали… – устало потёр переносицу. – Да какая разница?

– Прости, – Жак коснулся его руки. – Я вовсе не хотел обвинять тебя в бессердечности. Просто всё так неожиданно случилось… А ты… ты и вправду испугался за меня?

– А ты как думаешь? – ответное пожатие гасконца оказалось неожиданно крепким. – Можно встречный вопрос? Ты действительно был готов рискнуть всем ради этих оборванцев?

– Наверное, – молодой человек пожал плечами. – Я знаю, это глупо, но есть вещи… Я не могу объяснить…

– Наверное, я понимаю, что ты имеешь в виду, – д’Артаньян оглянулся по сторонам, а потом подошёл к Жаку и вдруг обнял его, быстро коснулся губами щеки. – И я рад, что не ошибся в тебе. Только пообещай, что впредь будешь вдвойне осторожен в делах подобного рода. И что кирасу станешь носить постоянно: не стоит рисковать своей жизнью тогда, когда в этом нет нужды.

– Я тоже, – д’Эстурвиль вздохнул с облегчением, а затем привлёк лейтенанта к себе и поцеловал в ответ. – Я рад не меньше. Что ты понял меня, и что я… тоже не ошибся в тебе.

…

Шарль так углубился в изучение карты, что не услышал даже, как полог палатки приподнялся, и вовнутрь заглянул дежурный. Сегодня им был Луи де Сен-Симон, совсем молоденький кадет, только недавно появившийся в роте.

Хотя, почему совсем молоденький? Шарлю ведь было столько же, когда он приехал в Париж, а может, и того меньше…

Юноша снова поймал себя на мысли, что чувствует себя на добрый десяток лет старше остальных солдат, и даже во время коротких встреч с Жаком, когда есть возможность обменяться улыбкой или несколькими фразами, ему далеко не всегда удаётся перестроиться.

Впрочем, д’Эстурвиля, как ни странно, злое выражение лица своего командира не смущало совершенно. Он каким-то особенным чутьём улавливал, когда к гасконцу можно подойти, а когда тот действительно бывал занят.