Ксения Рормозер - Проза

Ах, отель в горах весной, разве может быть что-то более красивое на этой земле? Невозможно сидя смотреть на горы. Душа требует стоя взирать на торжественную красоту снежных вершин. Чтобы вместе с ними возносить к Небу Небес хвалу Создателю видимого и не видимого Мира.

Ирма и Мориц вместе загорали на террасе. Вместе спускались по канатной дороге. Вместе лазили на несколько часов в горы. Вместе они были, практически, всё время. Но прошёл месяц, и её второй муж исчез, совершенно так же, как первый. Она ждала его несколько дней. Искала его, всех спрашивала о нём. Но, увы. Все поиски были тщетными. Он пропал, совершенно так же, как когда-то пропал Макс-пасечник.

Утром, перед отъездом домой, Ирма стояла на крыше отеля и смотрела на испаряющийся в долине туман. Она подумала в тот момент, что Мориц испарился из её жизни совершенно также. И, как об утреннем тумане днём уже мало кто помнит, так и она мало, что вспомнит о Морице через пять долгих, очень долгих лет. На память о муже Ирма написала стихотворение:

В день исчезновения зятя, родители Ирмы обнаружили, что пропала Констанция. Никому, не сказав ни слова, не оставив записки, она вышла из дому, села в такси и уехала в неизвестном направлении. Днём позже обнаружилось, что в личных вещах Констанц нет только мешочка с монетками, которые она копила с детства на покупку свадебных туфель.

Ирма не плакала, нет. Она отправилась из отеля, не заезжая домой, на ферму. Заперлась у себя в комнате и пила Кирш, как проклятая. Она не открывала дверь ни родным, ни друзьям. Потом, опомнившись, позвонила в «Детективное агентство» и наняла сыщика. Но тот вернулся через неделю ни с чем.

Когда братья закрыли дверь за детективом, Альберт сказал: – Что скажешь Генрих, может быть, она убивает своих мужей?

– А ты спроси у Франца, – откликнулся Генрих, – Но только пусть он сначала нам ответит, что он думает об исчезновении Констанц.

– Франц, ответь Генриху на вопрос, – попросил Альберт.

– Увольте меня ото всех этих баб! Зачем о них говорить?! Зачем о них думать?! Зачем бороться за их любовь? Когда они, ни с того ни с сего, говорят «да» совершенно чужому мужчине! – с этими словами, он посмотрел в глаза Генриху. И выпив стакан Шнапса залпом, продолжал: – А после этого, она валяется в запертой комнате, пьяная вдрызг, и ей абсолютно наплевать… – он не договорил, поставил стакан на деревянный Бирдекель, но неровно, стакан упал на пол. Франц пожал плечами и пошёл спать.

Поздно ночью, когда Альберт и Франц громко храпели в своих комнатах, Генрих влез в комнату Ирмы через окно. Она спала одетая, не расстелив постель, её красивые волосы веером падали на пол, закрывая лицо. Он присел рядом с ней. И стал гладить её по голове, приговаривая: – Бедная моя, глупая моя девочка, однажды ты будешь моей, Ирма, или не достанешься никому. Я так решил и так будет. Спи и помни мои слова. Завтра ты проснёшься, и будешь жить дальше, будешь жить для меня и только для меня, – он поцеловал прядь её волос и вылез из окна. Ирма даже не пошевелилась ему в ответ.

Утром, она легко сбежала по ступенькам лестницы к завтраку, с дежурной улыбкой на лице, увидев братьев и Анхен, махнула им рукой, как ни в чём не бывало, схватила кусок пирога со стола и побежала на электричку.

Ирма сняла себе отдельную от родителей квартиру и практически перестала общаться с роднёй и друзьями. Хотя те и встречались с ней в храме по воскресеньям, но толком поговорить им никак не удавалось – она всегда торопилась куда-то. В таком режиме Ирма прожила четыре долгих года. Все знали, что она продолжает работать в Гимназии, все регулярно видели её в церкви. В конце концов, этот минимум общения с Ирмой был стабильным. И все потихоньку привыкли жить с ней в таком ритме. А уж что творилось в её душе, знал только Господь Бог, да слышал священник, у которого она исповедовалась. Однажды, на одном из семейных чаепитий, зашёл разговор об Ирме, и выяснилось, что абсолютно все чувствовали себя виноватыми перед ней, вот только в чём, никак не могли понять.

Время не останавливалось ни на минуту. Время неслось с такой силой, что казалось утро, не успев начаться, превращается в вечер, минуя день. Братья Рор закончили учёбу и, получив дипломы, пришли на работу в фамильную фирму. Отец был очень доволен. И мать прослезилась от гордости за своих сыновей. Анхен прислушалась к советам братьев и стала учиться на повара. А, когда в семье устроили праздник, в честь преемственности поколений, Анхен угощала всех лично сделанной белой колбасой и вишнёвым бисквитным тортом «Шварцвальд». Поскольку Ирма не смогла присутствовать на празднике, ей послали кусочек торта курьерской почтой. Но, к изумлению курьера, кусок был подарен ему, в счёт чаевых – Ирма не открыла дверь.

Рождественский бал в новом году был очень многолюден. Подросло новое поколение родственников, и они впервые принимали участие в столь торжественном празднике. Ирма забежала на бал только чтобы поцеловать мать и отца, обняться с двоюродными и троюродными сёстрами, пожать руки братьям.

– Ты не останешься на вечер? – спросил её вдогонку Генрих.

Она, сбегая по ступенькам, только помахала ему рукой и выскочила из дома. Он побежал за ней следом. Ирма села в автомобиль. Генрих выскочил на улицу, громко хлопнув парадной дверью, но мужчина, садившийся за руль, даже не обернулся на звук. Машина поехала. Генрих попытался её догнать, чтобы рассмотреть того кто, увозил его Ирму неизвестно куда. Но, не догнав их, Генрих вернулся в дом.

– Всё бегаешь за «своей» Ирмой, – встретил его вопросом изрядно подвыпивший Франц и дал ему свою кружку с Глинтвейном, – На-ка выпей, пока не простудился.

Генрих выпил и, поставив пустую кружку на поднос для писем в фойе, задумался, при этом машинально положив руки в карманы, он сжал их в кулаки. Увидев этот жест, Франц сказал: – Генрих, зачем ты так влюблён в эту балбеску! Вот объясни мне, прошло почти пять лет после альпиниста, и у неё почему-то опять завёлся мужик. И заметь, это снова не ты, мой дорогой!