Мария Прукс - Прекрасное человеческое существо

Трамвай довез девушку до жилого района, в котором частично сохранили облик человеческих пригородов прошлого: почтовые ящики, собачьи будки, особняки из дерева, кирпича, стекла и стали. Семья Биньямиров жила среди экспонатов музея. В детстве папочка изредка разрешал ей кататься по асфальтовым дорожкам на четырехколесном велосипеде, а лужайку из разношерстных трав он высадил под ее окном, когда Лизе исполнилось девять. Трава росла на упакованном в большой котлован черноземе. Там же прижился дуб из питомника. В его ветвях со временем завелись птицы, чему Лиза была несказанно рада. В спальню иногда залетали мелкие жучки, а после ливневых дождей пахло сырой землей.

Лиза прошла в прохладу дома. Она почувствовала себя очень уставшей и сразу поднялась к себе. Папочка запрещал спать в его отсутствие, поэтому она села править сочинение.

Завтра ответственный день.

Завтра экзаменационная комиссия решит ее судьбу.

Лиза пересекла сводчатый зал. Она застыла в неподвижности там, куда ей приказали встать: у барьера. Ее ладони крепко обхватили верхнюю перекладину в обозначенных местах. Вокруг плескалась таинственная тишина, но зал не пустовал. Сосредоточенный взгляд девушки перескакивал с одной представительной фигуры на другую. Экзаменаторы приготовлялись к опросу.

Да, этот день настал.

У Лизы, неуязвимой и отрешенной от всего ненужного, разум был приведен в состояние полной боевой готовности, все подконтрольные чувства были начеку, и только грудь стискивал тугой обруч волнения.

Обложенная вязкой тьмой площадка, где каждый год человеческие дети держали экзамен, находилась внутри огромного яйцеподобного здания Корпуса Торжеств. Начало назначили на девять утра, но Лиза пришла заранее и перечитывала сочинение, чтобы унять панику. Ей хотелось как можно быстрей покончить с проверкой, и сейчас, когда подошла ее очередь, она машинально взяла себя в руки. Обрадовалась: ждать теперь оставалось совсем недолго.

Лиза бывала здесь не единожды, но каждый раз ее сердце обмирало при виде внутреннего убранства зала. Над барьером нависала гроздь круглых плафонов; они давали тусклый фиалковый свет, который падал на ровный пробор незамысловатой прически, на плечи, на купол белоснежного подола и в итоге растекался неровной лужей по мрамору пола. Многометровые волосяные шнуры, свисающие с арочных потолков, резьба на колоннах, роговые скамьи, мозаика, гирлянды, эхо – все это делало зал похожим на внутренности исполинского млекопитающего.

Лизу экзаменовали трое. Двое мужчин и женщина. Они возвышались над ней чуть в отдалении, иногда застывая в позах тихого достоинства, иногда расхаживая туда-сюда, как маятники в старинных часах. Все трое были не старше папочки, в подобающих облачениях, и со всеми тремя Лиза была знакома еще со времен своих первых экзаменов. Знала их, но все равно нервничала до дрожи в коленях.

Для начала ей задавали стандартные вопросы: Как твое полное имя? Сколько тебе лет? Где и с кем живешь?.. Лиза отвечала коротко и толково, не забывая прятать глаза в пол, как вдруг прозвучало резко и неожиданно:

– Ты можешь отличить ядовитый гриб от съедобного? – спросили Лизу.

Началось.

– Нет, уважаемый, – без колебаний ответила Лиза.

– Подумай хорошенько, Елизавета. Ты же смышленая девочка, исправно ходишь на склад человеческой памяти, роешься во всевозможных справочниках, – сказал экзаменующий по имени Эшра.

У него были тонкие, подвижные губы, отчего рот иногда походил на вертлявую змейку. Он выглядел самым старым. Его тяжелая, отросшая до поясницы грива была зализана на висках и подвязана крепким шнуром – витки полупрозрачного бисера бликовали в свете искусственной подсветки. Выждав короткую паузу, Эшра выразительно добавил, как глубоко скорбь укоренилась в его сердцах. Воззвание к скорби прозвучало даже чересчур величественно в исполнении скорбящего, что не могло не впечатлить его коллег. Они синхронной молитвой поддержали члена своей касты в демонстрировании магистрального чувства их сплоченного общества.

Лиза знала, что неминуемо наступит этот момент: ее попробуют втянуть в более развернутую беседу. Она хорошенько призадумалась. Да, действительно, она исправно ходила на склад человеческой памяти, где хранились объекты покоренной цивилизации, и среди них немалую долю составляли книги. Таким, как Лиза, позволялось посещать библиотечные отделы по открытым дням, строго по понедельникам, средам и субботам, и брать в читальный зал не более пяти книг – уносить их с собой запрещалось. После того как она возвращала книгу, служащие склада отказывались выдавать ее еще раз, не важно, успел ли ты насладиться ею в полной мере или нет. Таковы были правила. Правила скорби. Узнай, кто ты, но не более того.

– Я далеко не все могу читать, мне известен только один человеческий язык, да и то поверхностно, – начала отвечать Лиза, старательно продумав то, что скажет. – Мне больше нравится разглядывать картинки. Но… я подумала и, наверное, скажу, что… ядовитым, скорее всего, окажется тот гриб, который не станет есть дикий зверь, обитающий в том же лесу, где и растет этот самый гриб.

Эшра одобрительно кивнул.

– Ты знаешь много лесных зверей, Елизавета? Можешь назвать? – спросил он.

– Ну, я знаю белку, зайца, собаку…

Пауза.

– Собака? – подключился второй мужчина. Его звали Исшур. Взор его маленьких глаз поблескивал в фиалковой дымке, намертво впившись в Лизу. – Собаки, по-твоему, живут в лесах и питаются грибами?

Опять мучительная пауза. Лиза подавленно молчала, сжимая перекладину барьера.

– Я… я не знаю, уважаемый, – сказала она робко. – Наверное, некоторые из них.

– Хорошо.

Мужчины коротко переглянулись, и Эшра дал знак женщине. Это была очень статная особь, с нереальной даже для пришельца внешностью. Ее слишком жилистые руки напоминали виноградную лозу, которая вдруг обрела суставы, а костистое лицо обрамляли похожие на лопухи внимательные уши, за которыми скрывались запеленатые в ленты бархата густые пряди.

– Елизавета, сейчас ты присоединишься к Ахиньяу и покажешь ей свои рисунки, – распорядился Эшра. – Можешь отойти от барьера.

Лиза делала все, что ей было велено, стараясь не суетиться, но и не впадая в ступор. Под руку с Ахиньяу она приблизилась к пошедшему пузырями наросту-столу, на котором, как инородные радужные кляксы, покоились картинки – плоды ее скромного таланта.

Тонкий паучий палец завис над детскими, неумелыми сюжетами, – и вот пепельный ноготок стукнул по изумрудной лужайке, слегка оцарапав его. Женщина не зря выделила именно этот рисунок. Было заметно, что к нему Лиза приложила больше всего стараний.