Модест Казус - 365. Сказки антарктических писателей

Или вот еще. Оксид породил стекло. Стекло породило линзу. Линза породила телескоп. Телескоп породил оптический прицел. В оптический прицел попал президент и был застрелен. Делайте выводы сами, потому как я уже понял, об чем хочу рассказать.

Случалось ли вам бывать в Голландии, друзья? Нет-нет, не на пропахших марихуановым амбре улочках с пропащими люмпенами, а именно в Голландии XVII века, в эпоху расцвета торговли и колониальных войн. Между прочим, не все господа были заняты резнёй папуасов! Герой рассказа о завоеваниях и не помышлял. День-деньской торчал он в мастерской и выдувал стеклянные шарики. Затем шарики эти резал и получал линзы. Когда же запас шариков кончался, наступали самые тягостные минуты бестолковой маеты.

Порезав последний шарик на линзы, господин опускался на табурет, упирался подбородком в край стола, вздыхал обречённо, и дремал в ожидании ужина. Именно в такой момент ему на нос однажды присел толстый мух.

– Кыш – лениво промямлил господин, не шелохнувшись.

Мух потоптался-потоптался и столь же лениво сполз с носа на столик, где лежала свежая порция линз. Походив взад-вперёд меж вогнутых и выпуклых стеклышек и не найдя в них ничего аппетитного, насекомое снова обратило внимание на вспотевший нос. И тут примитивную нервную систему муха поразило такое помрачение, что членики и крылышки моментально парализовало, а выченные глаза округлились еще больше. Мух никак не мог поверить в то, что исполин, секунду назад возвышавшийся над ним гималаем, внезапно превратился в тлю размером с мандибулу. Сам же господин испугался не меньше! Потому как в линзе увидал монстра, пред которым трепетали бы даже спруты из сказок пьяных моряков из портовых кабаков. Словом, страшного, как смертный грех.

Господин откинулся на спинку стула, замахал руками, и, потеряв равновесие, с криком «Отец мой мужчина!» повалился на пол ногами вверх. Однако устройство человечьего головного мозга гораздо совершеннее надглоточного нервного узла насекомого, поэтому господин быстро оправился от шока, поднялся и принялся внимательно изучать стёклышки; осмотрел сквозь них застывшего от ужаса муха со всех сторон, потом достал тетрадку и записал следующее:

Записал и точку поставил. Поставил и заважничал. Ходит по мастерской вразвалочку, чванится, что твой холоп на воеводском стуле. Затем схватил со стола линзы и давай подкладывать их куда ни попадя. И туда, и сюда. А всё, что увидит, записывает:

И ещё:

И ещё:

Много чего ещё позаписывал в тетрадку господин, покуда не прожил отмеренные кармой девяносто лет и не помер, войдя в историю основоположником научной микроскопии. Да, друзья, вы можете сколь угодно сидеть по кафедрам университетским, внимая речам мудрых профессоров и академиков, переливать порожнее из колбочки в пробирку, из пробирки в мензурку, из мензурки в тигель, но знайте, что величайшие открытия в истории всегда доставались, достаются и будут доставаться нам, профессиональным дилетантам.

Не люблю лгунов и свистунов! Так и хочется навешать им тумаков! Аж руки чешутся! «Землю ордена пожже и повоева, и полона много взя, а иных иссече». Однако не позволяют мои воспитания и образования, полученные стараниями профессора теософии и классической филологии при Базельском университете. Бывало, пригласит на трибуну, чтобы расписали ему о похождениях короля-авантюриста с Итаки, а я как раз служил шкипером на торговых рейсах за иберийской овчинкой… Не важно.

Так вот, не люблю, друзья мои, свистунов и лгунов. И врунов, кстати, тоже. Но, учитывая то, что лупить по их физиономиям, «возложити печати на лице острым своим мечом», мне не позволяет Зороастр, страсти обязывают искать альтернативные способы.

Кажется, это случилось зимой, на одной из станций Смоленской губернии, где обычно меняют лошадей, следуя из европ в московии и петроградчины.

В тесной комнатушке, где горела лампадка, а за окном буря кроила мглою небо, сквозь треск поленьев услышал я скрипы колёсные да ржания лошадиные.

– Запряги-ка, братец, тройку лошадёнок. – скомандовал кто-то.

– Никак нет-с, вашссссво…

– А по морде?! Ты хоть знаешь, дурень старый, кого везу?!

– Помилуйте, вашссссво…

Послышались глухие удары головы о плетень. Я напялил кафтан, затушил плевком лампадку и вышел в трапезную. В углу, ползая крабом, растирал ушибленный лоб смотритель. На расспросы о причинах мордобоя отвечал рыданиями и всхлипами.

– Фершел заморскый… Из нивирситетов тамошних… Персона такая, что фа! Лошадей ему вынь да положь… Где ж я ему возьму, если последних…

Смотритель не закончил. В сенях вновь заголосили, затем дверь отворилась и в столовую шагнул такой занимательный господин, каких прежде мне видеть не доводилось: мужчина средних лет с умным лицом, одетый скромно, но аккуратно, чем напоминал преуспевающих ремесленников из англицких каменотесных цехов.

Единственными аксессуарами, которые косвенно указывали на благородное происхождение гостя, были бриллианты на циферблате часов и золотые пряжки на скромных туфлях.

Господин с несвойственной для людей его ранга неприхотливостию и непредвзятостию осмотрел комнату, поклонился присутствующим и занял свободный стул. Присел, значит, и заговорил. Даже не заговорил, а понёс такую околесицу, что хоть святых выноси! Дескать, ему пятьсот лет в обед, а тайн в природе для него нет.

Смотритель насмешливо крякнул и удалился в кухню греть самовар и печь плюшки.

– Когда я… – продолжал гость. – по приглашению самого императора Сигизмунда приехал в Констанцу для участия в XVI-ом Вселенском Соборе…

– И как вы, уважаемый граф, – перебил я его в неистовом возмущении, – отнеслись к чудовищному и несправедливому судилищу над чешскими богословами? Уж не вы ли с епишкопами честили их к содомитам, каинам да иудам, туркам да татаринам? И колпак с надписью «Се ересиарх» поди собственноручно им надевали? И пеплом над Рейном сыпали? То-то лицо мне ваше знакомо!

– Напротив! – возразил граф – Я, будучи в родстве с императором, пытался воспрепятствовать насилию. И мой сродственник был не единственным заинтересованным лицом в этой истории. Во всем виноваты распущенные и жадные епишкопы!

– А мне император говорил совсем другое.