Елена Авинова - Пашня. Альманах. Выпуск 2. Том 2

Он запахнул пальто, сверкнувшее медными пуговицами-снежинками, закрыл дверь. Положил руку с ключом в карман и вновь нащупал пулю.

От соседского дома отделял лишь сад да забор с калиткой – снятая с петель много лет назад, она благополучно вросла в землю. «Глядишь, зима пройдет – зацветет дверца», – подумал Бьёрн, проходя мимо и перехватывая сумку с топором другой рукой.

Поднявшись на крыльцо, он как мог натянул свежую улыбку и постучался. Магнус открыл.

– Как жизнь, Магнус?

– Да сам знаешь. А у тебя?

– В порядке. Я зайду?

– Да, проходи, – разрешил Магнус и отступил на три шага. Вздохнул, развернулся и зашагал в гостиную. Бьёрн стянул обувь и последовал за другом детства.

– Кофе будешь?

– Да, можно.

– Хочешь, в турке сделаю?

– Ну сделай.

Бьёрн сел в кресло в углу, положил сумку рядом и принялся ждать. Он слушал, как позвякивания сменились глухим шипением газовой конфорки, как ходил из угла в угол Магнус, как шикнули капли едва не убежавшего кофе. Наконец Магнус с чашками в руках шагнул в гостиную. По комнате разлился плотный орехово-карамельный запах.

– Пойдем, погреемся, – пригласил он, и Бьёрн пересел к камину. Они устроились на икеевской лавке, лицом к огню. Два седых школьника за партой перед классной доской.

– Магнус, я так и не нашел свою собаку.

– Сочувствую.

– Спасибо. – Бьёрн помолчал. – Внуки разъехались?

– Вчера, – прошелестел Магнус.

– Скажи, зачем ты помогал ее искать? – продолжил Бьёрн. – Мы всю ночь ходили по лесу, ты советовал, сочувствовал. Ты ее, Магнус, окликал.

– Ты почему спрашиваешь?

– Я ее нашел. С твоей пулей в башке, Магнус. Ты пристрелил мою собаку, а потом мне же помогал ее искать?

Бьёрн поднялся с лавки, добрел до сумки и вытащил блеснувший от огня Грансфорс. Взвесил топор на руке.

– Зарубишь моим же подарком? Ты им хоть раз дров нарубил? – Магнус снова повернулся к огню.

– За что ты ее? – Бьёрн сделал шаг в сторону Магнуса.

– Она сожрала моего кота, – ответил тот и посмотрел на Бьёрна.

– Ты сдурел?

– Нет, это вы оба сдурели. Что ты, что твоя собака.

Бьёрн дошел до лавки и сел, положив топор на колени.

– Ты уверен?

– Я вышел во двор и увидел твою собаку, Бьёрн, по уши в крови и с моим котом в зубах.

– Господи… что же ты мне не сказал?

– Струхнул, Бьёрн. Я ее сначала пристрелил, а потом понял, что сделал. Я с этим котом пятнадцать лет прожил.

– Да знаю, – вздохнул Бьёрн и вытер лицо рукавом, смахнув то ли испарину, то ли слезу.

Какое-то время оба вслушивались в треск горящих поленьев. Пока Магнус не сказал:

– У меня табак есть.

– А бумага?

– Тоже есть.

– Так ты же бросил.

– И ты бросил.

– Давай.

Магнус ушел и вскоре вернулся с табаком, бумагой для папирос и машинкой для скручивания.

– И машинка?

– У внука отобрал. Воспитываю.

– И правильно.

Закурив, они заговорили о детях, внуках, топорах и погоде в Эребру.

Птица нахохлилась и прикрыла глаза. Вздохнув, Николка взял в одну руку серебряные бубенцы, в другую – гороховую погремушку и сильно тряхнул перед клеткой. От грохота и звона сокол встрепенулся и заклекотал.

– Ну-ну, что ты там шепчешь, как колдун. Не спи, миленький, не спи, Гамаюнушка!

Семилетний Никола и сам не спал уже два дня и одну ночь. Гришка с голубиного двора обещал прийти подсобить караулить, а сам наврал.

«Увижу, сразу врежу ему, кто его за язык тянул, – приду, приду».

Мальчик зевнул, привалился к бревенчатой прохладной стене, прикрыл глаза и крепко уснул, бубенцы с погремушкой брякнули на пол.

Сокольничему снилась живая матушка. Сразу стало так хорошо, и Николка улыбнулся во сне.

– Поспи, мой соколик, – ласково говорила она.

– Не могу, я, маменька, мне Гамаюна надо тормошить, завтра уже будем выпускать, не улетел бы!

– Давай, я посторожу, а ты спи, – гладила Николку по голове матушка.

– Нельзя тебе, я царским сокольничим назначен, не дай бог чего!

Ночью мальчик открыл глаза, долго пытался сообразить, где он, потом медленной рекой потекли мысли, матушки-то нет уже. Он и сам чуть не умер с голоду прошлой зимой, хорошо его дядька Парфентий взял к себе, откормил, теперь жизнь ничего, сытая – краюха хлеба каждый день! Была б мамка жива, вот порадовалась бы. Глаза начали привыкать к темноте, и Николка увидел клетку.

Птица уснула! Он вскочил, громко закричал, бросился шарить руками по земляному полу, ничего, тогда – что есть сил, захлопал ладонями. Подбежал к клетке. Сокол открыл глаза, сверкнул диким взглядом на мальчика и попятился к стенке.

Эх, хоть бы не улетел теперь! У Алешки Богача в прошлом году сокола призывали— призывали, а он не воротился. Алешку так ободрали кнутом, что он чудом жив остался. Николка вздрогнул.

Утром прискакал на черном коне сокольник Парфентий в новом кафтане.

–Здорова живешь, Никола, после полудня будем выезжать. Как сокола смотрел?

–Две ночи и три дня потешал его, сегодня не кормил, вон он какой послушный сидит, – соврал мальчик.

– Смотри у меня, не дай бог что, шкуру живо сдеру!

«Сдеру, сдеру, только и знает», – губы у мальчика задрожали, он вытер рукавом слезы.

– Поговори мне еще.

Парфентий подошел к клети, открыл засов, бережно достал птицу и начал надевать клобучок из дорогой кожи на голову сокола, когтистые лапы засунул в путы, усадил сокола на руку. Гамаюн не сопротивлялся. Дядька вышел из избы.

– Только бы не улетел, – прошептал Николка.

Мальчик растянулся на голой лавке и сразу заснул. Опять снилась матушка, потом вдруг Парфентий стал грозить кулаком, а затем сокольничий превратился в Гамаюна и стал шипеть и бросаться на Николку. Мальчик проснулся и перекрестился. С улицы потянуло горькой резедой. Становилось холодно.

Раздался стук копыт. Никола бросился к окну. На соколиный двор влетел всадник. С крыш черным крылом поднялись встревоженные вороны и уселись на ветку однобокой сосны. Парфентий, с белым как снег лицом, спешился и рванул дверь.

– Никола, убью, Гамаюн не воротился! Собирайся живо. Беги к пруду, потом в Измайловский, на пасеке побывай, без сокола не возвращайся, а я на голубятне буду сторожить.

Мальчик вскочил, схватил мешок, бросил в него путы, сеть, веревку, выскользнул в дверь и припустился бежать на голубиный.

По дороге ему встретился Гришка, который сыпал голубям.

– Гришка, сокол улетел, дай мне горлиц, я на виноградный и в лес, искать буду, а ты здесь смотри!

Гришка кивнул. Он протянул жменю сушеной кукурузы, голуби бросились к нему и Гришка ловко словил двух заворковавших голубиц. Никола быстро сунул горлиц в мешок и помчался к виноградному пруду.