Эйк Гавиар - Гайдзиния

Так вот, к слову о Юкио Мисиме. (Э-э-э, какая здесь связь? – Во времена Мисимы люди мало задумывались о хаосе, вот вам связь).

Как бы то ни было… В тот день мы со Скинни расстались, разошлись, он пошел по гитарным магазинам (нашел один в районе Shibuya, где мы до этого околачивались несколько вечеров подряд; магазин оказался самым большим в Азии… или в мире, черт его знает), а я отправился на поиски могилы Мисимы.

Как все же непривычно тепло в Токио зимой. Я с похмелья всегда потею так, что кажусь себе очень толстым человеком, с тяжелой одышкой и мягким желеобразным телом. Сколько ни кури, это чувство не проходит. Сколько ни мечтай о том, чтобы избавиться от алкоголя, стать красивым, здоровым, независимым и свободным, этого тоже не случается. Не выкурил я еще последнюю сигарету, не выпил последнюю рюмку. Не написал даже пятисот тысяч слов (а может и написал уже)…

Сходство с Гавайями, от которого никак не избавиться. Те же японцы ходят. Да вовсе не те. Испорченные американской культурой на первый взгляд, да и совсем не испорченные, если приглядеться. Кланяются налево и направо, официантки в ресторанах запросто преклоняют перед посетителем колени и, низко склонив голову, не глядя в глаза из-за кажущегося почтения, протягивают тебе одноразовые салфетки, чтобы ты вытер перед трапезой свои белые гайдзинские руки. Официантки – чаще всего красивые молодые девушки.

А встретятся два знакомых офисных работника на улице, так непременно начнут раскланиваться, очень энергично и весело, норовя стукнуться друг о друга лбами, склоняясь почти до пояса и не переставая при этом трещать на непонятном гайдзину языке. Прямо птицы какие-то. Галки. Или зяблики. Не знаю, как зяблики выглядят. Кудасаи вежливые. И не подумаешь никак, что более полувека назад они на стороне фашистской Германии воевали.

Прежде чем отправиться в путь, я позавтракал в европейской закусочной в «нашем» со Скинни районе Iidabashi. Выкурил около четырех сигарет Кент 6. Вкусных. До сих пор скучаю по ним. Как приятно это утреннее, по-никотиновому щекочущее чувство во всем теле, когда сидишь перед большой чашкой американо (я люблю американо, водохлеб) в незнакомой, но очень хорошей стране. Всем советую испытать это чувство, хотя бы попробовать. Это несравнимо даже с сексом с человеком, сильнейшее влечение к которому проступает болезненным блеском любви в глазах. Несравнимо хотя бы потому, что такой секс полностью затмевает разум, а чашка кофе и пара хороших сигарет утром очень обостряют восприятие всего, что окружает вас. И если вас окружает приятная во многих отношениях страна (если бы они еще по-английски говорили, черти), то… В общем, верьте мне. Я немного знаком с проблемой дурмана и тем, что напрочь выключает разум.

Я выкурил, конечно, не две, а четыре сигареты. Потом еще и еще. Это уже на улице. Там, где курить нельзя. Пока я шел по улице и курил свои любимые сотки (чередуя Мальборо и Кент 6, они у меня лежали в разных карманах рюкзака, я пользовался попеременно правой и левой рукой, чтобы извлекать пачки), никто даже не посмотрел на меня. Не говоря уж о том, чтобы сделать мне замечание. Курить на улицах Токио нельзя, для этого отведены специальные зоны (найти их трудно). «Keep Japan beautiful» написано на некоторых пачках сигарет. Это, конечно же, гораздо лучше, чем другая надпись – «Goody Japan». О них мы еще поговорим. А может и нет. Как мне вздумается.

Никто однако не смотрел на меня совсем не потому, что на меня, дымящего как стимпанковский робот, гайдзина, не обращали внимания. И не потому, что презирали (хотя, в душе, может, и презирали – Keep Japan beautiful, все-таки). Меня, белого человека, скорее стеснялись. Побаивались, возможно. Черт их разберет. Однако все это было забавно. Помню, в детстве я был толстый и меня побили ребята из одного из соседних дворов. Вообще-то, двор не был соседним и находился довольно далеко, но есть такое клише, соседний двор, вот я его и использую, чтоб не вдаваться в детали. Побили довольно прилично и отхлестали прямыми гибкими ветками по рукам. В руке я все время держал кирпич и все думал, что надо бы врезать этим скотам, но никак не мог найти подходящего случая. Глупо довольно. Но даже когда они закончили со мной и уехали не велосипедах, я все лежал на асфальте и держал в руке этот дурацкий кирпич. Ну да это часть другой истории, которую я вероятно никогда и не напишу, потому как неинтересно ни мне, ни вам. Так вот, тогда я совсем не думал, что кто-то может бояться меня. В Японии вдруг почувствовал себя хулиганом. Странные дела.

Я щелчком отшвырнул бычок на проезжую часть и грозно гавкнул проходящему японцу (лет тридцать на вид, рабочий какой-нибудь, да только хрен их разберет, могу ошибаться):

– Hey, no eye contact!

Тот и не поднял глаз, только испуганно припустил вперед, мимо меня. Только и запомнил, наверное, мои гайдзинские кроссовки.

И вот ведь что странно, не хотел я так рявкать ни на кого, и вообще очень люблю Японию (хоть и невежда полный). Юкио Мисима, Кэндзабуро Оэ, особенно Осаму Дадзай, и даже Кобо Абэ. Никто так не умел передать красоту девушки, как это делал Ясунари Кавабата – я действительно так считаю.

Более того – я хочу быть добрым, как Курт Воннегут… Есть у меня подозрение, что добро есть талант, который не все получают при рождении. А если кто-то его не получил (как я, вероятно), то пестование его требует невероятного усилия воли, выдержки, ежедневной рутины. Три подхода по двенадцать раз каждый вечер, шесть дней в неделю, один – на отдых и регенерацию.

Нет врожденного чувства доброго, изволь потеть ежедневно и развивать его. Не способен подчинить свою жизнь графику – нет добра.

Да ладно, я шучу. Не знаю я, что есть добро. Абстракция какая-то. Хрень собачья.

На станции Iidabashi я спустился не в подземку, как мы это обычно делали со Скинни, когда отправлялись пьянствовать в город, а поднялся наверх, на линии JR. Понятия не имею, что значит JR (подозреваю, что это Japan Railways), но это одно из многих слов, написанных на улицах Токио не иероглифами. Узаконенное.

Своеобразный S-Bahn, наземные железнодорожные линии с удобными вагонами, жидкокристаллическими экранами в салонах и морем информации, выбрасывающейся, даже извергающейся на пассажиров, но повергающей в прострацию только неосвоившихся гайдзинов. В каждом вагоне не менее сотни ярких, цветных, невыносимо кричащих и совершенно непонятных плакатов, развешанных как праздничные флажки на дне рождения богатого соседского ребенка. На экранах мониторов, установленных так, чтобы было видно всем, поверх голов невысокого местного населения, реклама (японская, с быстро сменяющимися и кажущимися несовместимыми образами) чередуется бесполезными видеоуроками английского языка.