Эйк Гавиар - Гайдзиния

– Кавабата писал, что у японок очень красивые соски, – сказал я Скинни.

– Да? А кто такой Кавабата?

– Писатель. Японец.

– Здорово было бы, если бы это написал кореец… У японок очень красивые соски. И подпись – известный кореец.

Спустившись в подземку, которая была на удивление полной (по сравнению с предыдущими днями), мы долго выясняли, как добраться до станции Kamakura. После чего кое-как добрались до чего-то такого, что называлось O-Funa и вновь принялись отлавливать служащих в униформе, которые не испугались бы нас, не убежали и хоть на каком-то английском смогли бы объяснить, как добраться до Kamakura. Для этого нам приходилось разделяться, чтобы вдвое уменьшить страх (местное население упорно настаивает, что чувство, вызываемое в них иностранцами есть смущение, но никак не страх) перед нашим чудовищно гайдзинским видом. Действовать необходимо было решительно, но очень осторожно. Нельзя слоняться или просто стоять в одном месте, выстреливая налево и направо громогласным «Do you speak English?» поскольку это в лучшем случае приведет к тому, что зазевавшийся японец, случайно проходящий мимо тебя на расстоянии вытянутой руки отскочит в сторону, как испуганный заяц, и поскорее засеменит вперед. Обыкновенный же результат – полное игнорирование твоего присутствия.

В первые дни мы быстро ломались: двадцати минут упорных попыток наладить контакт хоть с кем-нибудь (желательно, чтобы это были девушки) было достаточно, чтобы мы сдались и погрузились в море истеричного, беспомощного хохота.

– Какого черта, – громко произносил я сквозь смех, глядя как нас люди обходят стороной, не осмеливаясь поднять глаза, посмотреть на эпицентр почти конского ржания. – Какого черта. Какого черта.

– Ну ненавидьте нас! Ненавидьте! – прикрикивал на проходящих Скинни, то вытягивая вперед свои длинные ноги, то приседая, отчего мне становилось еще смешнее и я начинал бессмысленно размахивать руками. – Мы с тобой как человек-слон, – говорил Скинни и, сгибаясь, воздевал руки кверху, – никто нас не любит, никто не замечает, все настойчиво игнорируют и втайне потешаются тем, что мы не такие как все. Мы наверное им кажемся страшными уродами, переростками, больными акромегалией, радиоактивными мутантами… А-а-а, аргх! О, ненависть, за что ты нам в это чужом краю…

– Сюр.

– Сюр.

Однажды в субботу, когда мы искали парк недалеко от станции Shinjuku (там, по словам Рейми, с которой мы к тому времени уже не общались, должен был до обеда располагаться блошиный рынок), мы брели по пустой улице, чувствуя внутренними эхолотами, что идем не туда. Метрах в ста от нас виднелся вход в какой-то парк, скорее всего не тот, что мы искали, уж очень пустым он казался. А недалеко от парка стояла японка, одна, непривычно высокая (ростом чуть ниже меня, но в черных сапожках, скрывающих ее стройные ноги до самых колен, на высоких каблуках). Она стояла рядом с аккуратно постриженными кустами, фотографировала нечто, похожее на цветок, и была всецело поглощена этим занятием. Ветер не колыхал ее длинные, гладкие и, конечно же, коричневые волосы, нежно спускавшиеся на плечи. Ветра не было.

Был ли цветок красивым и каким образом он рос в конце декабря в центре Токио (хоть и в безлюдном переулке), я не знаю. Сегодня в мире столько фотографов, что они множат визуальную информацию в наш постиндустриальный век со скоростью вечно ненасытной саранчи. Знаете ли вы, что есть налет саранчи на поле, скажем, колосящейся пшеницы? Это не загубленный урожай. Это то, что остается после. Тонны д… Ладно, не мое это дело… И все же – поле, огромное поле, по которому так хорошо человеку бегать, вдыхать свежий воздух, чувствовать аромат будущего хлеба, наслаждаться видом тяжелых, густо посаженных колосьев, блестящих золотом на солнце, – поле в каких-нибудь полчаса, за которые темная, громкая туча миллионов маленьких безмозглых паразитов, тупо и ненасытно сжирающих красоту ради собственной жизни, превращается в вонючее, вязкое болото коричневого дерьма, покрывающего землю толстыми слоем. Саранча не ходит в туалет. Люди покупают фотоаппараты.

Волосы девушки не развевались.

– Смотри, какой-то парк впереди, – сказал я Скинни. – Не похоже, чтобы там собирался блошиный рынок. Мой эхолот мерно пикает: «Пиу… Пиу…» Мы не т…

– Шшш… – шикнул Скинни. – Я уже задолбался ходить.

– А чего делать-то, Crazy Legs?

– Да не шуми ты так, – шепотом произнес он. – Вон стоит девушка, видишь?

– Ага, – тихо ответил я.

– Не спугни ее. Сейчас попробую подобраться поближе и спросить, куда нам все-таки идти.

– Хорошо. Бумага с названием парка у тебя с собой?

– Ага, – шепнул он, – Ветра нет. – Скинни повел носом, – Это хорошо. Не учует опасность раньше времени.

– Давай. Я в сторону отойду, чтоб не маячить.

Девушка стояла к нам боком. На ней была черная лайкровая шапка (а может, и шерстяная, они тут мерзляки). Черная куртка, короткая, привлекательный изгиб нижней части спины. Вероятно, она мнит себя художницей или еще кем-то… созидателем. А неплохо ей было бы оказаться в нашем со Скинни обиталище. Как можно так долго фотографировать один дурацкий цветок? Как можно вообще фотографировать цветок?

Мне нравится, что волосы с мотни Скинни окажутся на обложке чьего-то сингла. Здесь нет никакого фетиша. Меня привлекает сама мысль.

Скинни медленно, напряженно, с какой-то животной, почти тигриной грацией (его ноги вдруг перестали быть неловкими, превратились в естественное продолжение тела) стал подбираться к девушке с фотоаппаратом. Я, стараясь не глядеть прямо, чтобы ненароком не спугнуть пристальным взглядом, искоса наблюдал за ними. Шаг-шаг, тихо скользил Скинни в своих конверсах. Мне не надо было напрягать слух. В ожидании я стал различать десятки окружавших нас звуков. Птиц не было слышно, ясно раздавались звуки проезжающих на соседней улице машин, где-то открывались и закрывались двери магазинов, доносилось едва слышимое «хасяймасы-ы!», где-то тихо и часто шлепал ребенок, сопровождаемый глухими шагами тучного родителя (скорее всего, отца). Шаг-шшаг, приближался Скинни. Щелк… щелк… реагировал на нажатие кнопки заранее записанными и протестированными в лаборатории специалистами звуками фотоаппарат девушки. Шаг… шаг… шаг… шаг… шаг.

Вдруг девушка обернулась, намереваясь положить фотоаппарат в сумочку. В двух метрах от нее стоял огромный и ужасный Скинни. Жертву парализовал ужас. Она не дышала, ноздри ее хорошенького носика превратились в два тревожных колечка, готовых трансформироваться в мощный кислородный пылесос, чтобы помочь жертве уйти от неминуемой угрозы. Когда успел этот чужеземный, извергающий огонь и СПИД великан вырасти перед ней, здесь, рядом с тихим невинным цветочком?