Петр Альшевский - Мутные слезы тафгаев

Еще не светает.

Не жди других. Не бойся себя. Одиночества – Игорь Нестеров с недавних пор любит быть без всех. Говорят, одиночество острее всего ощущается в толпе, но «Князек» с этим не согласен. Так же, как и со словами рассудительного логопеда-дефектолога Кирилла Елагина, сказавшего ему: «Не начинай пить. Но если уже начал, то не заканчивай».

Нестеров плывет в толпе по Хорошевскому шоссе, ему наступают на ноги, выдавливают плечами под встречный поток, какое тут к чертям одиночество; звезду Бета из созвездия Персея называют «Глазом демона», но в этой толпе увидишь такие глаза, что кости сводит – Ланселот бы забился за мощные спины рыцарей Круглого стола, Уильям Блейк забыл бы все свои потуги по организации бракосочетания между небом и адом, они бы не смогли жить с Москвой, как с женщиной; Игорь «Князек» идет в безлюдный парк, он двигается туда не думать о Марине Сербениной.

Слащавой, настырной, в берете и черных очках – походя затмившей воспоминания об Ирине Вороновской. Четыре месяца спустя, если брать отсчет со сновидения, касавшегося Джорджа Харрисона.

От тебя пахнет кошкой, от меня собакой. Не облицовывай стены моего скита непристойными изразцами – Отец всего сущего вытесняет нашу близость из своего поля зрения; Нестеров пришел. Присел. Воробьи пока в движении. Они купаются в луже.

В луже крови.

Они, конечно, прыгают в грязной воде, но Нестеров ценит мир во всем его многообразии – самоорганизация социальных процессов, кубинская революция, смесители, рассвет, некрофилия: сегодня Игорь «Князек» был в церкви. В той, что обычно – напротив французского посольства.

– Где тут у вас ставят свечи за упокой? – спросил он у пожилой женщины в мятом платке.

– Вон там, мужчина, – ответила она, – вон с той стороны. А у вас кто-нибудь умер? Умер… По вам не скажешь ничего другого – над ним или над ней сомкнулись своды, пролились грибные дожди: мои соболезнования.

– Спасибо. Но у меня никто не умер.

– Ась?…

– Вы правы.

– Никто не умер?

– Увы, – сказал Нестеров, – мне нечем вас обнадежить. Я буду ставить свечу за живую. М-да… За живую, но за упопой.

«Князек» любит одиночество, однако он любит и Марину Сербенину – не считая это противоречием. Перпендикулярно ли смыслу… Нестеров знает откуда растет его сердце, он выходит из сплоченных масс бездарных соблазнителей и не завидует в шестой раз пробегающему мимо него мужчине в спортивном костюме.

Обрюзгший тусовщик Андрей Сивило сгоняет вес своего тела. Периодически отрекаясь от ереси ночных клубов: «вы, барышня, ко мне? но я на коне… сто лет уж не был» – Игорь «Князек» не отказался бы сбросить вес своей души: мюзикл, в его дыхании недописанный мюзикл. Брошенный после первой же ноты. Но если исходить из нее, то безусловно мюзикл – дыхательные экзерсисы Игоря Нестерова еще никого не вынуждали подозревать за ним туберкулез.

– Можно вас на минуту? – тяжело привстав, Игорь насупился и потемнел. – Be cool. Я не буду просить вас ни о чем выходящем за рамки вашего образа жизни.

– И что вам нужно? – еще не совсем остановившись, поинтересовался Андрей.

– От вас мне нужно…

– Только не зарывайтесь.

– Купите мне пива. Две бутылки третьей «Балтики». Вы бегаете по кругу, и, насколько я знаю эти места, на вашем пути должен попадаться киоск. Причем, на каждом кругу. В нем и купите – деньги я вам дам.

– Ну, вы и…

– Ну, я и…

– И как вы объясняете это самому себе?

– Правда есть. Но ее нет.

Безвольное блуждание в астрале, грустно улыбающиеся черепа, Всевышний может и сам о себе позаботиться: мухи, шлюхи, земля на траве, разительное несходство между получившимся человеком и целями его сотворения; пива Игорю Нестерову не купили. О, Ереван! В 1999-м я там славно нахватал. По голове – пусть бы… в родных краях меня еще не так обрабатывали. Игорь «Князек» никуда не торопится; он как-то спешил домой, бежал за автобусом, и у него выпали из кармана ключи. От бега, от быстрого; идя гусиным шагом, он бы быстрее туда попал. А так почти ломать пришлось. Дверь – не к ней, свою, Нестеров не удивится, если на его могиле будет всего одна цифра. Дата его смерти: исходя из нередко посещающего его откровения, он так и не родился. Купаясь в незримых отблесках истинного. Ломаясь, как пряник. Придя в парк не думать о Марине Сербениной.

Он о ней не думает.

Видит ее. Не собирался, но приходится: она проходит по парку на высоких каблуках, в коротком синем платье, вертолетные лопасти для кого-то неплохой вентилятор… сбиваюсь… правомочно ли сравнение несидевшего мужчины с нерожавшей женщиной?… не могу сдержаться – Let me be your nightmare, я вконец замерзну в ожидании потепления наших отношений, ты, малышка, выбросила меня на попрание работавшей от лунного света бетономешалки; в те дни смерть уже возникла, безобидные мстители из Ряжска справлялись у меня о твоем здоровье, да не покинет их гвардейское мужество; «Князек» сжимает фильтр машинально размятого «Уинстона». В кишечнике аврал, батареи подсели, лай собаки, крик хозяйки:

– Сюда, Атос! К ноге, дубина!

Нестеров встает, чтобы следовать за Сербениной, глядя через плечо – узнать, кого же зовут Атосом.

Болонку.

Конец.

Вырождение.

С мужчиной познакомиться легче, чем с женщиной – с Мариной Сербениной «Князек» уже знаком: больше того, он ее любит. Она его нет. Марина не любила Нестерова, еще даже не думая выходить замуж за Кирилла Елагина. Вечно трезвого и сытого, как какой-нибудь проходимец.

Ты помнишь, кем ты была? я помню. Позабыла, напомню. Любя тебя еще с тех смутных… нелучших для тебя дней. Скотобойня не сводится к одной кровати, ноздри всасывают и исторгают бациллу,; в морской раковине слышно море, но если сгибать-разгибать свое ухо, тоже что-то доносится – отрываются пуговицы, срываются парики; концептуальная шелуха, переполненная чаша терпения, застывшие формы, глубокие темные мысли, Нестеров не решается заговорить с Мариной Сербениной – от ее глаз исходит свет. Не лунный: дальний.

Ты временно слепнешь.

– Привет, Костя, – не так давно сказал Нестерову с ленцой пошатывающийся крепыш. – Мы встретились с тобой сегодня, попались друг другу на Озерковской набережной – в воскресенье со мной столкнулась суровая реальность: сбила с ног, растерла подошвой и пошла дальше…

– Никакой я не Костя, – отмахнулся Нестеров. – Не Костя и не Яшмовый Хряк. А вас я вообще не знаю.

– Хряк? Почти как я…

– Как вы, как чемодан – я вас не знаю.

– Меня ты можешь и не знать, – успокоил его ничем не примечательный выходец из народа Валерий «Барсук» Сидоренко, – но ты Костя. Костя Гуслевой. Никто, кроме него. Потому что, если ты – это не он, я тебе сейчас же набью морду.

Через три сплошные вверх-вниз. Туда—сюда под липким сном – мой поезд продолжает остановку. А впереди еще один стриптиз. Или поход на слом.