Петр Альшевский - Мутные слезы тафгаев

© Петр Альшевский, 2017

ISBN 978-5-4485-6495-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Редину все равно, о чем поется в хорошей гренландской песне. Он питает свое эфирное тело пахучими каплями мудрости из своей же головы, из находящейся в ней сахасрарачакры; эти капли охлаждают его внутреннее солнце, и Редин нередко сопереживает чужим людям – посмотрев кинофильм или семичасовые новости. Стоя с озабоченным видом.

Щурясь: «во избежанье страшных диссонансов ты, крошка, не давай авансов. Иди вперед и не смотри. Назад, где старый черт вдали мурашками исходит. И из себя выходит… входит» – у элегантной брюнетки в юбке-карандаше богатый обертонами визг. Свои полегшие соски малайской корицей она не посыпает.

Редин сопереживает им одинаково.

Что людям из фильма, что из новостей. Он совершенно не разделяет, где горе настоящее, а где придуманное: не видит никакой разницы.

Поскольку настоящее горе тоже кем-то придумано.

Редин примерно предполагает кем: он бы предполагал с большей уверенностью, однако ему не хочется верить в немилосердное устройство Всевышнего. Но факты, на Редина нещадно давят объективные факты, он скрывается от них за выключенным звуком новостного выпуска, и это ему не помогает, Редину достаточно одного изображения. Чтобы сказать – горя на сегодня придумано довольно много. И Редин подозревает, кем.

Ему не хочется в это верить, и он вставляет в видеомагнитофон залитую майонезом кассету: некоторые дамы полностью излагаются лишь в сексе втроем, а я лучше посмотрю как Хопкинс с Алеком Болдуином, однофамильцем короновавшегося октябрем 1099 года царя Иерусалима, спасаются от здоровенного медведя. Прослежу за невеликим действом не в первый раз, но по-прежнему сопереживая. Постановке. Такой же постановке, как и освещаемые в новостях события. Только более человечной.

Редин смотрит фильм про медведя с немецкого велотренажера; голливудские звезды медведя в конце концов прикончили, но в случае резкого ухудшения всего и везде наиболее реальные шансы выжить как раз у медведей; на ручке бара вяло покачивается красный вымпел университета «Nihon», Редина можно оглушить первым же добрым словом, он не желает пить. Растворять свою личность в сорокоградусной стерве.

Если ему предложат, распылять из архаичного пульверизатора коктейль Молотова он не станет.

Сам он себе выпить не предлагает.

Этого мало – среди его дышащих на ладан знакомых есть патлатый, неугомонный маркетолог Станислав Зинявин, получивший в юности травму головы и окостеневший в своей разносторонней развитости – индивид с очень сильными мышцами.

Сильными мышцами лица.

Он не распрашивает Редина о белом пилеолусе Папы: о том, может ли эта шапочка быть вышитой воспитанным вне святых стен шимпанзе; Зинявин не выдерживает напряжения наставших внутри холодов и не связывает особых перспектив с повальным прощением всех и вся; провоцируя Редина держать курс на Калужскую площадь, дальше по Якиманке и через мост, Станислав планирует ночь напролет не вспоминать о дневных неудачах.

Велотренажер Редина под книжными полками, на них «Речи о религии» Шлейермахера, «Архипелаг ГУЛАГ», венецианская гондола – под золото, меньше крысы, сувенир; Редин, умножая свои гражданские годы на всеобщие лунные дни, дает пристанище нищенствующим поэтам, и ливень в засуху, капли на ветвях, слезы.

Они плачут от радости, Редину внезапно слышится звонок.

Не в дверь. Телефон. Стас Зинявин.

Он далеко, но уже здесь.

– Собирай свое время в пространство, – сказал Станислав, – и давай-ка мы прошвырнемся по нашим привычным точкам, и забудем о биржевых схватках зеленого – схватках в том же значении, что и родовые. Заодно подетальней обсудим ту тему, которую в прошлый раз не добили.

– Способен ли анализ крови определить ее национальность? – спросил Редин.

– Эту самую.

Редин не ожидал, что у Станислава Зинявина будет такой узнаваемый голос; не совсем понятно каким образом, но перелом челюсти не внес в него ни малейших изменений.

Челюсть сломал ему Редин. Из-за противоречий в отношении к письменному ответу Иисуса правителю Эдесы Абгару Пятому – Зинявин настаивал на реальности его существования, Редин держался обратного и не оплатил операции даже частично.

Зинявин в суд на него не подал: Станислав не признавал современных светских судов – действовали бы сейчас Челмсфордский и Дорсетский суды над одержимыми дьяволом, он бы еще задумался, но не в Савеловский же народный.

– Где встречаемся? – спросил Редин. – Исходя из того, что я могу выйти из дома уже через десять минут. И минут через пять вернуться назад.

– Никуда выходить не надо, – сказал Зинявин, – я сам за тобой заеду. А ты пока освободи морозилку – разгреби ее вручную. Потому что тебя я заберу, а рыбу оставлю.

– Ты что, прямо с рыбалки?

– С рыбалки, но уже переодевшись. На этот раз, Редин, я рыбачил без тебя, но с воспоминаниями о нашей предыдущей рыбалке, когда я с удочкой, а ты с сигаретой и бутылкой темного «Афанасия».

– Еще был ветер, – никому не возражая, выразительно пробормотал Редин.

– И он разбивал морду о наши спины.

– Не насмерть, Стас. Будь объективен. Кстати, мне непонятно почему тебе нужно оставить свою рыбу именно у меня. Отвез бы ее к себе, потом за мной.

– На рассвете, – пояснил Зинявин, – мы вернемся к тебе, и я ее пожарю: нормальная же рыба. Особенно под водку и первые лучи общего солнца.

Ужас во мне, свеча на голове, над ней огонек – мой дорогой Будда, не доставай меня больше с этой навязчивой идеей освобождения. Промок ботинок, пал Ирак, до сумасшествия два шага. Я первый сделал. Просто так – в Кремле увидев глянц барака.

– Первые? – удивился Редин. – Совсем недавно ты бы сказал «начальные». О лучах ты бы сказал именно так.

– А ты бы сказал: «дервиши все еще кружатся, но теперь они в деревянных сабо, а я сметаю дым с теннисного стола – я сохну на солнце, но само солнце…

– Сохнет по мне, – усмехнулся, перебивая, Редин.

– Ты бы так и сказал.

– Как и ты о лучах.

– Я сказал о них иначе, – промолвил Зинявин.

– Розовая чайка? – осведомился Редин.

– Прилетала, но не ко мне.

– Но прилетала, – пробормотал Редин.

– Несомненно.

Но только не к Политехническому музею, где в 1913 году зарвавшиеся сторонники новых форм травили старика Репина: я принял к сведению, у трех-четырехлетних детей тоже бывают любовники… заканчивай, Стас… не в обычном смысле этого слова: бесы, демоны – и тут, и там отдыхают твердолобые трудоголики, проводятся конспиративные собрания словоохотливых нетопырей, поганая скучная заводь, неотрепетированная остановка дыхания, кто же здесь поставит Тома Петти?