Петр Альшевский - Мутные слезы тафгаев

Задраить тормоза и по газам? И плюнуть в пасть подачек? Попробовать, конечно, можно. Как можно испытать свой бензобак на факт взрывоопасности бензина. Хе-хе… Не многие дождутся результатов.

Не знаю даже…

Пусть лучше постоит и подымит трубой.

– Морду мне бить ни к чему, – с полной уверенностью в своих словах сказал «Князек». – Как не надо и предупреждающе кричать. Подходя ко мне, кричать, чтобы я посмотрел под ноги и вас не затоптал. – Посмотрев на воду, Нестеров бессознательно задержал взгляд. – Костя, какой-то Костя, почему бы не я…

– Так, это ты Костя? – обрадовался Сидоренко – Костя Гуслевой? Мой старый кореш Костян?

– Угу….

– Точно, да?!

– Да. Точно.

– Ну, все! Будь ты кто-нибудь другой, я бы тебе просто напросто набил морду, но ты Костя Гуслевой и я тебя убью. Ты же мне всю жизнь сломал. Поступил с ней, как истинный пролетарий с дорогой барской игрушкой… Не удержал в памяти? Запамятовал? А я нет…. Да, Костя, мне достаточно того, что я нет. Я!… Не ты!

Нестерову тогда пришлось нелегко, но он справился: у беззащитно подвыпившего Сидоренко была сломана жизнь – Игорь «Князек» сломал ему и кисть левой руки. Но в первую очередь нос. И ребра.

Сегодня иное.

Повисну на твоей двери, об стены бей ее и вздрогни – я не сползу в печали, нет…

Марина Сербенина едет на эскалаторе, Игорь Нестеров безмолвствует пятью ступеньками выше; на сходе с битком набитой змеи стоит Кирилл Елагин – ее муж. Когда Марина оставила эскалатор, Кирилл посмотрел на нее, она на него, Сербенина и в неглиже настороже, она не остановилась, Кирилл ее не остановил, «Князек» ничего не понял; заметив Игоря Нестерова, Елагин поднял руку в приветственном жесте индейского вождя, в конце концов дорвавшегося до тяжелых наркотиков.

– На земле я не чувствую себя в безопасности, – едва поздоровавшись, сказал он Игорю «Князьку». – Посмотрим, что будет под землей. Поглядим, чем там богаты.

– Ты же и так под землей.

– Я о могиле, – пояснил Елагин. – И ты прекрасно осознаешь, насколько я не о метро. О могиле, о природе…

– Для тысяч людей общение с природой заканчивалось летально. Для путешественников, для романтиков…

– Не передразнивай, – процедил Елагин.

– Похоже на мозг…

– На его труды.

– Твоя философия – религия?

– Моя суть не доверяет приходящему в нее извне. – Кирилл Елагин неожиданно и колоритно сморгнул. – Дядюшка Эмерсон говорил, что «героизм это бодрая осанка души, и нам надо все более стеснять области смерти и ничтожества», но лично я тебе скажу: «Жизнь, Князек, это всего лишь кратковременная увольнительная из небытия».

– Возможно. Вполне. Ее дают один раз?

– Не уверен. Но мне и одного за глаза.

Порнография не расслабляет, гашиш не сбивает напряжение, я бы нашел свой шанс, если бы не потерял здоровье – уважая Елагина за его цельность, Нестеров согласился пойти к нему в гости.

Елагин «Князька» особо не звал.

Пойдем, Кирилл, сказал Нестеров. Подожди, Игорь, сказал Елагин.

Моя медитация, Кирилл, не имеет ничего общего с релаксацией. Ты, Игорь, за тюленей, я за гиен – тверской бульвар, Кирилл, снес много моих шагов – наш поезд, Игорь, хрипит и гудит, как страдающее животное.

О чем-нибудь мечтая, следует мечтать о провальной любви. Мечты практически никогда не сбываются, «Князек» на это и уповает, но его мечта практически сбылась: Нестеров не видит приемлемого продолжения своей жизни. Как хороший, но попавший в сложное положение шахматист – ты переходишь улицу, тебя сбивают, над тобой зависает пропитое лицо врача, ты говоришь ему: «как же так, я же по всем правилам переходил»; он, позевывая, подбадривает тебя: «не волнуйтесь. Вас и лечить по всем правилам будут». И измерив пульс, добавляет: «вернее хоронить».

С сократовской иронией и лиризмом… надевают ли сексуальные маньяки презервативы? приглашают ли они трупы своих жертв на вальс Шуберта «Вино, женщины и песни»? Игорь «Князек» ни о чем таком не слышал.

«Почему, гуляя по бульвару, я должен держать за руку обязательно разнополое существо? Не объяснишь, Кирилл? Не приподнимешь завесу?».

«Ты говоришь, как педик».

«Я говорю, как очумевший человек. И не тебе меня судить – насчет прогулки по бульвару я сказал в общем: держать за руку мужика я бы, конечно, не стал».

«И то хорошо».

«Кому как. Упомянутым тобой педикам данное состояние, наверное, как нож по сердцу».

«Но мы же не они».

«Вот это действительно хорошо».

У Моны Лизы отходят воды, обслуживающая преисподнюю пожарная бригада выбивается из сил, профсоюз ангелов не выделяет средств на разработку концепции неодарвинизма.

Собирается тайфун, скалит первые зубы невинный младенец, скребется вор, утихают надежды.

Заканчивается день.

Прерывисто сопит переживший его волчонок.

– Только время бессмертно, – утверждающе заметил Елагин. – Мы же с тобой, Князек, непременно издохнем. Но моя судьба пока обо мне заботиться – ограничивает меня в сладком. Совсем мне сладкого не засылает. Говоря стихами: «судьба не дала мне любви и тепла, она мне по правде вообще не дала…». Ни выигрышного лотерейного билета, ни легких женщин.

– Ты о Марине? – негромко спросил Нестеров.

– Погоди о ней. Не торопись. Я не хочу о ней думать. Не только я – все, кто ее знают, не хотят о ней думать. Думают, что знают… и дальше не думают… не хотят… Сейчас бы выпить, но не буду. Церкви уже закрыты.

– Причем тут церкви?

– Я трачу свое алкогольное опьянение исключительно на посещение церквей. Не могу я туда трезвым ходить – духа не достает. А ты, Князек? У тебя как? Чем, куда?

– Скажу. Тебе скажу – напившись, я начинаю вспоминать. Сижу и вспоминаю свою жизнь. В обычном состоянии не решаюсь. После поллитра тоже, но потом уже можно.

– Не раньше, – согласился Кирилл. – У меня, Князек, тоже есть о чем не вспоминать: позавчера мы играли на работе в покер и я проиграл шесть тысяч, а вчера кое-что отыграл – в Царицынском парке, в домино, четыре рубля. Так устроена жизнь. Недаром один из самых точных ударов в истории гольфа нанес слепой.

Чужая, красивая женщина – смотришь на нее и щипаешь усы. Все выщипываешь. Из-под ног вылетает то ли кошка, то ли кролик. Идем, идем, как же хорошо идем. Раздольно. Солнечно. Китайцы считали, что пятна на солнце это летающие возле него птицы – на спине подобной птахи «Князек» бы поднялся за пределы зрения телескопов, он наконец бы узнал кто же создал Бога. Прекратил бы считать: мои конечности – это мои лепестки.

Гадая по гуще народа, как по кофейной, Игорь Нестеров увяз в действительности, и в висках у него стучат на пишущих машинках птицы-секретари: Москва провоняла амбициями, приданое лучших женщин состоит из их прошлых мужчин, на некоторых пляжах официально запрещено раздеваться жирным и уродливым людям – и я рыгал, рыгал. Кинза с клубничным мороженым? Когда же я заведу своего колли? Дорога кончится раньше, чем ты наберешь приличный темп. Необходимо еще отчаянней прорываться к исцелению? В Катманду не пропадешь… в Игоре Нестерове мало самого себя.