Петр Альшевский - Мутные слезы тафгаев

– По сравнению с болью тех животных, моя боль даже не заслуживает того, чтобы называться болью. Боже мой, откуда в людях столько зла… что же творится в этом страшном единственном мире… Но теперь я к нему тем более подойду.

– На хрена?! – возопил Нестеров. – На хрена тебе подходить к этому отморозку?

– Не волнуйся, Игорь – не уважение выказывать. Ты со мной или здесь подождешь?

– Ну… не… я…

– Со мной? – спросила Ирина.

– Здесь подожду…

– Тогда будь настороже. Мало ли что – вполне может быть, мне еще понадобится твоя помощь. От такого нелюдя, как твой брат, мы всего вправе ожидать.

Коченеет живот, срываются покровы, открывается ложь, Ирина делает несколько шагов, высокий незнакомец вытягивается в струну, Ирина Вороновская подходит к нему совсем вплотную – Игорь Нестеров призывным криком ее не останавливает.

Схватив побольше воздуха, он спрятался за дерево.

Они уже разговаривают, Игорь ничего не слышит, но видит, что у беседующего с Ириной мужчины красива не только левая сторона лица, правая ей ничем не уступает; все его лицо вкупе не скрывало фотогеничного изумления и до подхода Вороновской – застать эту могилу в столь ухоженном виде он, по-видимому, никак не ожидал.

После того, как Ирины с ним заговорила, физиономия у него, вообще, изменилось самым серьезным образом: с более выразительным удивлением он бы не покачивался около Вороновской, даже найдя на одном из надгробий благословенного Котляковского кладбища свою собственную фотографию.

Игорь «Князек» догадывается, чему он так удивился. Нетрудно догадаться. О том, что же последует дальше, предположений у Нестерова пока нет: некоторые есть, но он их натужно гонит, и из всех его предположений оправдывается самое худшее: высокий незнакомец уходит с кладбища не один, а с Ириной Вороновской. По покойному мужу Чиплагиной. Хорошей, славной, никак не попрощавшейся с Игорем «Князьком».

Она идет быстрым шагом. Ему необходимо быть рядом и он, как дрессированный кот, огибает ее ноги. Весь первый Хвостов переулок. Ползком, без опоры на интеллект, отбросив букет ландышей, швырнув его в морду безветрия – ты. Довела – ты. В прошлой жизни был неплохим человеком – я.

Действительность меня обоснованно трясет. Меня трясет от нее, я живу, как свинья, как свинья в шоколаде, из ежовой выси целым и невредимым мне не вернуться – Игорь Нестеров ждал объяснений Ирины хотя бы по телефону, но Вороновская ему не звонила.

Нестеров понимал, что в случае его звонка придется объясняться и ему самому, но он к этому готов: объясняться, извиняться, лишь бы предоставился шанс.

«Звони мне, жми кнопочки… когда дозвонишься, посчитай это своей удачей»: нет, она его не вызванивала. И «Князек» Нестеров позвонил ей сам – не зная, чем ему объяснить свою прежнюю ложь и настраивая себя на ее суровое молчание.

Трубку взял мужчина.

– Я слушаю, – сказал он.

– Следует говорить не «я слушаю», а «вас слушают», – поправил его Нестеров, – но об этом потом. Вы кто такой? Что за хрен с горы? Какого дьявола вы со мной разговариваете?

– А вы? Сами-то вы…

– Я тот, – объяснил «Князек», – кто получал от женщин лишь самую распространенную здесь триаду: секс, скуку, скандалы. Не от всех, но почти всегда… даю слово… беру два… Послушайте, а вы случайно не родственник Анны Мироновны Кучиной?

– Да, я ее сын. А вы откуда знаете?

– Я?… Откуда? Знаю?

– Да. Откуда.

– От верблюда, – процедил Нестеров.

Ну, вот и все. Злопыхатели распускают слухи, что поэт помешан, малярийный комар единственным укусом убивает орла, отвязная собака стучит лапой в такт четвертого альбома «Лед зеппелин». Она ни в чем не ограничивает получаемое удовольствие. Игорь Нестеров плохо спит, компенсируя недосып мощным завтраком; Вороновской он больше не звонил, но на могилу Анны Мироновны Кучиной «Князек» еще иногда наведывался. Не желая там никого встретить и не разменивая свою обиду на осквернение.

Игорь курил. Разгоняя дым, он давал пощечину наливающимся сумеркам.

Один на один с видом перед глазами.

Подчиняясь велению похоти. Давно не думая о победе – представляя себя молодым и расстрелянным.

Виноградными косточками.

За что-нибудь поистине важное – Ирина с другим, безвременник ядовит, Игорь Нестеров живет ничуть не врозь с отведенным ему временем; пробиваясь сквозь недавно освеженный в памяти мрак, он не скрашивает утреннюю трапезу содержащимися в колхикунах алкалоидами.

Каждую ночь после потери Ирины Вороновской ему снятся женщины. Живые и давно уже умершие.

Ничем не замутненный секс – ни скуки, ни скандалов; они либо раздеваются сами, либо их избавляют от одежды его подрагивающие от возбуждения лапы – «Князек» не делает между ними различий. У него нет такого недостатка, чтобы он сначала любил живых и лишь затем мертвых.

Игорь Нестеров ждет наступления ночи, предвкушая прерывистый насыщенный сон, как у себя в кровати, так и со многими красивыми женщинами: неугасимое пламя жестокого позора – тушим, сбиваем, получается не всегда, спорить тут не с чем: что есть, то и есть, а есть немного, затопчем… потопчем… неспешным шагом затопчем мины… был бы я оленем, стал бы я быстрее; в феврале 2004-го «Князьку» приснилась не его любовь с женщинами – ему привиделся скончавшийся три года назад дед Саша.

Александр Михайлович Нестеров прожил семьдесят один год самовнушением своей нужности. Умер он от рака, очень мучаясь: у него был рак легких, желудка, пищевода, но в нем также стучало крайне здоровое сердце, оно-то ему отмучиться и препятствовало – от прихода в первое же по счету сновидение подзабытого деда Игорь «Князек» большого воодушевления не почувствовал.

Игорь ожидал женщин, эмоций, секса, но тут вместо них его дед Александр Михайлович, двусмысленно посмеиваивающийся под явно нарисованными звездами и спрашивающий у Нестерова переливает ли он, как прежде, поллитра водки в бутылку из-под «Аква минерале»: ходит ли с ней по Садовому кольцу, не прислоняясь глазами ни к чему вечному?

Игорь «Князек» ответил ему, что на небо он смотрит ничуть не чаще, чем несколько лет назад – держится особняком, попивает, приводит близких в оторопь; Александр Михайлович неодобрительно фыркнул и только затем заговорил о цели своего посещения никогда им особо не ценимого внука.

– Я, Игорек, – сказал он, – познакомился здесь с одним очень приятным человеком. Он, как и я, умер от рака, и к кому же нас с ним роднит то, что в земной жизни мы оба были музыкантами. Я, главным образом существовавший завцехом шарико-подшипникого, больше пятнадцати лет, как ты помнишь, разучивал на приобретенной по нетрезвому делу балалайке «Боже, царя храни», но прилюдно выступить мне, увы, не удалось. Он же был музыкантом куда более состоявшимся – Джордж Харрисон. Ты должен знать.