Петр Альшевский - Мутные слезы тафгаев

Отец Вероники Перовской работал на мебельной фабрике. Затыкал уши зажженной ватой и глубокомысленно шептал: «У кого бы спросить в чем моя вина? я и в пятнадцать лет не брился, и теперь тоже – тогда не брился, сейчас не бреюсь, вырос, но не бреюсь, пол-ящика электробритв, а ни к чему… ломаю голову, но над чем? кому-то спать у параши, кому-то изучать парашару… индийскую астрологическую систему» – ее отец носил бороду. Поэтому и не брился.

Вероника его не любила.

– Вас, – сказал Редин, – зовут Ларисой, с этим ничего не поделаешь, что же касается моего статуса, то он здесь еще не определен. – Подмигнув Мата Хари, Редин отнюдь не желал, чтобы она подмигнула ему в ответ. – Они надолго убежали?

– Сам бег не займет и десяти минут: Лена ему и до Царицынского парка добежать не позволит. Ну, а размыслив относительно того, что последует дальше… Шансы примерно равны. Но часа полтора их здесь гарантированно не будет.

– Тогда я их, наверно, дождусь. С вами, если не возражаете. – Не меняя выражения лица, Редин почесал колено. – Короче, это было сказано.

– Простите? – не поняла Лариса.

– Было сказано не в обиду вам.

– Мммм…

– Я дождусь? – спросил Редин.

– Да пожалуйста, ждите. – Лариса рассеянно захлопала глазами. – Вы мне не противны. Ничуть… нисколько… Вам на это наплевать, но у меня никогда не получалось долго жить с кем-нибудь вместе. Ни с Князьком, ни с прежними… такими же.

Закладывающими «Исе моногатари» использованными презервативами? Допускающими в своей голове coup d‘état?

– Конкретно я, – сказал Редин, – предпочитаю жить с кем-нибудь вместе, но по раздельности. Мне легче уходить от женщины, когда есть куда.

– Я, – тяжело вздохнула Лариса, – придерживаюсь другого хода мыслей. Все еще придерживаюсь… Но пошло оно все к дьяволу: мне уже осточертело, что жизнь помахивает передо мной лишь своим свиным хвостиком. – Посмотрев на Редина гораздо теплее, чем на улице, Лариса не побоялась показаться ему живой. – Налейте и мне водки.

– В ладонь? – спросил Редин.

– Не…

– Еще куда-нибудь?

– Я потом посмеюсь, – промолвила Лариса. – Не обижайтесь, если не ко времени. Обещаете, что не обидетесь?

– Не обижусь, – уверил ее Редин. – Вы не смеетесь, потому что я вас не рассмешил, а я, к нашему обоюдному плюсу, не страдаю манией величия. Я, Лариса, был самокритичен и наедине с петлей.

– Достойное качество, – кивнула Лариса.

– И водка под стать.

– И вечер зовет…

Не верь без задвижки. Не бойся без цели. Не проси без обреза. Кто жив, тот опасен – отсутствующий и в этой квартире, и во всем Орехово Станислав Зинявин в детстве мечтал стать музыкантом; он брал в руки бадминтонную ракетку и играл на ней, как на гитаре.

Но его мечта не сбылась.

Зинявин до сих пор играет на ракетке.

Нечто самое изысканное: поздних битлов, Джимми Хендрикса, «Mahavishnu orchestra»…

– Нас зовет вечер? – спросил у Ларисы заметно привстающий Редин. – Зовет, чтобы мы остались?

– Оо-ох…

– Что?

– Я не возражаю.

Раскаленная твердь на конце сигареты. Проведешь по ней пальцем и скажешь: «Надо же». Только затем сморщищься. В основном, не от боли, а от очередной маленькой суеты в мыслях и действиях – насилу отбившись от настигшей его Елены, Игорь Нестеров не смыл с головы дождь и днем позже пришел в церковь не молиться.

Знакомиться с Другими женщинами – когда он искал их в других местах, «Князька» впоследствии ждало одно и тоже: секс, скука, скандалы, и Игорь Нестеров стал ходить в церковь, чтобы найти чего-то еще.

Во время службы он неприкаянно стоял в стороне и даже не старался подать вида, что крестится; после одной из вечерен на это обратил внимание неброско хмурившийся батюшка, и Игорь «Князек» откровенно рассказал ему, зачем и почему он здесь уже вторую неделю дышит удушливой вечностью.

Потрепав редкие усы, батюшка самодостаточно сказал – Нестерову, но и Тому, кто в нем: в батюшке, но вряд ли в себе.

– В церковь, сын мой, ходят разные люди. И мужчины, и женщины, но разные: король Артур вот попробовал использовать алтарь, как обеденный стол, но с него все стало падать. И поделом! Нечего тут бесовской хреновиной заниматься! Как сказано в Писании: ты не войдешь сюда, тебя отгонят слепые и хромые.

– Отгонят да и пришибут…

– Какой с них спрос, – промолвил батюшка. – Откуда у них силы себя контролировать… А на кладбище ты свою женщину не искал?

– Еще нет, – ответил Нестеров.

– Так поищи. Не среди мертвых, конечно, но если и среди мертвых какую подходящую встретишь, то сразу же ее не отталкивай: мертвым же не легче, чем нам. Они ведь все еще живут в сердце Господа. Живы, а не знают того.

Я принесу тебе несчастье, я принесу тебе бобов – через ткань твоей блузки просвечивает луна, изо рта работящего бушмена валит дым: уймись, покойник.

Ты уже не вправе.

«Одна у меня была…».

«И то слава богу».

«Деточка, легкая, слабая…».

«Что с ней, Князек?».

«Сблизилась с лаковым деревом, взлетела на облако, там встала на лыжи и одобрила составленный против меня заговор молчания: я остался холоден. Затем она стала стрелять… не прицельно».

«Но попала в тебя».

«Я выдержу, земляк. Плюну и разотру»; июнь, жара, одиночество, Игорь «Князек» хаотично идет по Котляковскому кладбищу и возле тщательно засаженной цветами могилы видит молодую сидящую девушку. Ее правый глаз как будто бы плачет, левый смеется, и Нестеров старается одному ее глазу улыбнуться, со вторым разделить крупную слезу – участливо, но не напуская на себя излишнего внешнего драматизма.

– Если член, – сказал «Князек», – ни с того, ни с сего станет древком, то каким же должен быть флаг? Черт… сгинь… пропади… Ну, я и спросил. С вами я не о том – вы у этой могилы, вероятно, не просто так?

Поначалу девушка слегка растерялась. Впрочем, ненадолго – ее левый глаз, как и прежде, продолжал смеяться, но правый, похоже, плакать перестал.

– В этой могиле, – сказала она, – похоронен мой муж. Первый и пока последний: я вышла за него еще ребенком, но, едва я повзрослела, как он уже умер. Вы были с ним знакомы?

– Я не знаю, как его зовут, – сказал Нестеров, – однако я был знаком со многими. Даже с круто мыслящим снабженцем Вольдемаром Жабиным. Он говорил: «Со мной трудно жить, но легко выжить», но вы о нем, вероятно, не слышали: его еще лет семь назад дрезина под Ростовом переехала.

– Да, – согласилась она, – слышать о нем мне не довелось. А моего мужа зовут Николаем Федоровичем Чиплагиным. – Девушка кротко скривилась. – Но его так не зовут.

– Чего? – не понял Нестеров.

– Его так звали.

– Это само собой. Никаких поблажек – ни для человека года по версии «Аль-Каеды», ни для нашей партийной элиты. В мужчинах после общения с ним вы, я надеюсь, не разочаровались?