Юлия Бекенская - Нескучная книжица про… (сборник)

– Где ты раньше была?! – возмутилась Ольга. – С электричеством шутки плохи. Не дай бог, пожар…

Лида вспомнила, как лет восемь назад у Ольги сгорела дача. Жарким июльским днем, когда дома остались только она и внук. Леля выпихнула мальца из окна, сама выбралась, вызвала пожарных. До сих пор на руке следы от ожога. Молодцом держалась тогда: ни слез, ни истерики.

А спустя год, в такое же знойное марево, спичкой пыхнул дом через улицу. Лида гостила у Ольги тогда. Во времянке жили, готовились заново строиться. И места всем почему-то хватало. Хоть тесновато было, но весело.

Вспыхнул соседский дом, треск пошел – сухой, страшный – ни с чем не спутаешь: так пламя азартно дерево жрет. Дым повалил густой, столбом прямо в небо.

Лида увидела, как подогнулись у Ольги ноги, и едва успела подхватить. А та кричала в голос, слезы градом текли – накрыло запоздалой истерикой. Не замечая, как бегут к ней родные, выкрикивала боль, которую закопала в себе глубоко…

Отстроились они потом заново. Но не сразу. Когда опускались руки, и Ольге казалось, что ничего у них не получится, Лидка тащила ворох журналов, проспектов строительных, и обе яростно спорили, каким дому быть.

Когда Лелька хватала карандаш и сама начинала рисовать планировку, понимала подруга – кризис прошел. А дом-то теперь – стоит!

– Ладно, – сказала Лида. – Давай спать. Рассветет, посмотрим, что щелкало.

Зажгли свечу, постелили. Лежа без сна, слышали каждый звук. Выл ветер под крышей, ветки стучали в стекло.

– А мне Петр недавно снился, – сказала Лида. – Веселый такой.

Именно она познакомила Ольгу с будущим мужем: знала Петьку с самого детства, их семьи дружили. А Петр, как увидел Лелю – пропал. Поженились они и жили вместе без малого сорок лет…

– А мне – нет, – откликнулась Ольга. – Будто обижается.

Год назад Петя умер. И совсем не приходит во снах – может, и вправду на что-то обиделся?

– Вряд ли. Он тебя любил, – ответила Лида. – Подойдет, скажет: Лелька у меня знаешь, какая? И так это скажет!

Ольга услышала всхлип. И у нее в носу защипало.

– Не то, что Пашка! – Лида вспомнила старую обиду. – Вечно меня критиковал! До мелочей докапывался: зачем, мол, я в котлетах два раза фарш проворачиваю? Ел, главное, за ушами трещало, а – выговаривал!

– Да вы развелись… сколько? Пятнадцать лет назад? А все злишься, – Ольга почувствовала, что отпускают слезы, – а помнишь, как ты из-за него топиться пошла?

– А ты потом ржала!

– Ну, в самом деле, Лид, – в который раз стала объяснять Леля, – я как увидела тебя, в алом пальто и белом шарфе, в тех длиннющих сапогах, испанских…

– Итальянских, – поправила Лида.

– Ага, итальянских… идет, значит, стильная, эффектная дама, при макияже, прическе, мужики шеи сворачивают… Спрашиваю – куда? А ты – на Неву, говоришь, топиться…

– А потом ты меня кофе с коньяком отпаивала, и рассказывала, как это со стороны выглядело…

– Ага, женщина идет топиться: красит губы, наматывает театрально три метра шарфа…

– Надо было булыжник с собой прихватить, из квашеной капусты – на шею…– Лидка не удержалась и тоже хихикнула.

Что делать: подруга умела в драме видеть курьезное. И о своих неприятностях рассказывала так, что народ стонал от смеха.

– Вечно ты так вывернешь, что не хочешь, а засмеешься.

– Зато ты всегда найдешь повод для слез, – откликнулась Ольга. – Помнишь, в Израиле?..

В Израиле Лидка потерялась у Стены плача. Если подумать – закономерно.

Вышла из автобуса, и накрыло бездонным небом, жарой, вавилонским многоголосьем. Постояла чуток, оглушенная, а когда в себя пришла – автобуса след простыл. Тщетно металась среди туристов, и, наконец, занялась тем, чем положено – даже исходя из географической точки. Заревела.

– Господи, – сказала она, обращая мокрые глаза к небу, – я к тебе приехала, а ты меня потеря-яяя-л!

Поплакав, позвонила Леле, даже не подозревая, какой вихрь за тысячи километров от себя закрутила: подруга облазила Интернет в поисках карты Иерусалима на русском. Лида смотрела на присланные сообщения, но слезы застилали глаза.

Вдруг кто-то протянул ей носовой платок. Чернокожий экскурсовод взял ее за руку и повел через лабиринт людей и автобусов. Он был похож на Луи Армстронга. «Let my people go!» – пронеслось в голове. Она увидела, как машут ей товарищи-экскурсанты.

Армстронг посадил ее в автобус и поцеловал на прощание в лоб. Водитель на всякий случай закрыл дверь.

– А я еще два часа карты штудировала, – проворчала Леля.

Чпок! Чпок!– раздались щелчки.

– Опять, – простонала Лида.

– Идем! – Ольга решительно встала.

Дверь на веранду была заколочена.

– Я ее до лета отпирать не хочу, – пояснила Лидка. – Чтобы банки не растащили.

– Банки? – Леля повысила голос.

Чпок! – утвердительно раздалось с веранды. Лида хлопнула себя по лбу:

– Там же варенье, я осенью не увезла…

– А теперь потеплело и банки пошли взрываться…

– Склероз, – признала подруга.

Ольга подумала, что дело не в склерозе и банках. Просто нашелся предлог, чтобы встретиться. Лидке обязательно нужен повод. Такая уж есть.

Они вернулись в дом, заварили чай и подбросили в печку поленьев.

Глядя на огонь, долго неспешно беседовали и за разговорами не заметили, как в зябкой апрельской тьме прорезалось лучами холодное утро.

– Ну маааам! – голос внука звенел.

– Ни за что! – дочь держалась до последнего.

– Мам, мне уже двенадцать…

– Через мой труп!

– До фестиваля «Нашествие» осталось три недели! – прозвучала реклама.

Нина Петровна услышала, как громко и досадливо щелкнуло, будто кто-то в сердцах выдернул магнитолу из розетки.

Стало тихо.

Егор вылетел из комнаты родителей, накинул куртку и хлопнул входной дверью.

– Довоспитывались, макаренки, – подытожил дед.

Дочь влетела к ним:

– Ну что, я не права? Нет, вы скажите?! Вы бы отпустили?

– Любите внуков – они отомстят вашим детям, – съязвил дед.

Зря он так: дочь изо всех сил старается быть правильной. Даже чересчур, подумала Нина Петровна.

– Вы меня никуда не отпускали! – продолжала дочь.

– Да? А в поход на байдарках в седьмом классе?

– А на Азовское море в восьмом? А…

– Время было другое! Я не могу с ним ехать. Да и не хочу: у меня от этих хрипов голова болит!

– А еще говорила, что мы ее душим и угнетаем, – злорадствовал дед.

Он сидел за столом, уютно разложив 1000-фрагментный пазл. Собирал картину Айвазовского.

– Папа, вечно ты! – дочь стояла, набычившись. Кудрявой головой, упрямым взглядом напоминала Егорку. – Мам, ну что ты молчишь?! Считаешь, я не права? Ты бы одного отпустила? Вот скажи – да или нет?!

Повисла пауза. Тишина густела, готовая взорваться ссорой, или пшикнув, как спичка в банке, стухнуть натянутым молчанием. Не разговаривать эти двое умели виртуозно, а Нина Петровна терпеть не могла.