Александр Пироженко - Авенир

Тазару слишком поздно пришел в голову немаловажный вопрос: кто первым войдет в избу?

Пришло время пожалеть о том, что он так напугал своих людей: теперь они вряд ли будут ждать и высматривать, кто именно подставляется под удар, лучники спустят стрелы быстрее, чем до них дойдет: Фиргуф это или Ермил. И, прежде чем все эти мысли окончательно оформились, начался бой, – а лучники сделали свое дело.

– Тазар живет в этой избе? – спросил Ермил уже почти на пороге.

– Нет, – повернулся Фиргуф. Наверное, это был единственный момент, когда он заподозрил что-то неладное. – Вообще, Тазар ее ненавидит…

Порогом служили две прогнившие доски, заросшие травой. Фиргуф собрался открыть дверь, но остановился и уперся в нее лбом. Ермилу показалась странной тишина в избе, но, может быть, Тазар его ждет в одиночестве.

– Ну что?

Фиргуф не ответил – закашлялся и сплюнул себе под ноги. Ермил с гадливым чувством заметил, что разбойник кашлял кровью: красные пятнышки заблестели на дряхлой двери. Он никогда не ловил себя на таких чувствах, но ему хотелось свернуть Фиргуфу шею – не из-за обычной ненависти к прихвостням Тазара, нет, а только из этой, вызываемой видом разбойника, гадливости…

Ермил повторил:

– Ну что? Чего остановился?

Фиргуф вытер покрасневшие губы:

– Все, все. Идем.

Нужно было приложить усилия, чтобы открыть тяжелую дверь. Петли предсмертно скрипнули, разбойник скользнул в открывшийся проем. Ермил последовал за ним, ничего не видя из-за спины Фиргуфа, на ходу прерывая какую-то дурацкую мысль, которая, при свете внезапной осознанности, словно застигнутая врасплох, скомкалась и уничтожилась… Раздалось два быстрых удара, как если бы кто-то глухо щелкнул пальцами – и Фиргуф подался назад, затылком чуть не заехав бывшему трактирщику в лицо. Ермил, стоя одной ногой на пороге, чуть отступил: между лопаток Фиргуфа стремительно расплывалось два красных пятна.

В избе так неожиданно поднялся свирепый гам мужских голосов, что Ермилу успело причудиться, будто заново надвигается ужасный звон. Фиргуф покачнулся, его плечи втянулись, четко обозначив небольшой горб под шеей, – но вдруг голова откинулась назад (Ермил из навалившегося хаоса предметов выхватил как отдельное звено мелькнувший у лба Фиргуфа блестящий носок ботинка, оставивший вмятину над левым глазом разбойника) и он, загребая руками, накрыл бы своей узкой спиной Ермила, если бы тот вовремя не отскочил в сторону. И Фиргуф еще падал, когда Ермила что-то ужалило в плечо и врезалось в ребра под мышкой – длинная стрела с белыми перьями пригвоздила руку к туловищу. И следом за ней одновременно скользнули по воздуху еще три: одна пронеслась, едва-едва коснувшись наконечником переносицы Ермила и оставив по себе только бледно-розовый росчерк на коже, другая пролетела высоко над головой, но третья – явно случайно – стукнулась в затылок упавшего Фиргуфа, так что разбойник, в падении еще цеплявшийся за жизнь, мгновенно умер.

Из проема, налету двинув ногой дверь, выскочил с воплем человек и, круто повернувшись, с размаху врезал Ермилу по голове тяжелой дубиной. Следом за ним, напирая, повалили остальные разбойники, но Ермил их не видел: у него в голове яркой вспышкой разорвался пузырь, из которого брызнула и побежала по телу смоляная тьма, – успокаивая, обездвиживая, истончая; и когда он почувствовал, что достиг своего дна, оказалось, что это вовсе не дно, а только поверхность чего-то большого и глубокого, откуда ему навстречу двинулась дикая древняя сила, властно отстраняя, подавляя его.

И когда Ермил отчасти пришел в сознание, он уже был не Ермилом.

Они потеряли несколько дорогих секунд, это было неизбежно: когда две стрелы пробили грудь Фиргуфа, разбойники замешкались. Тазар, лучше остальных понимавший, чем это грозит, ударил ногой стоявшего перед ним Варлама и заорал, разбивая их оцепенение. Разбойники бодро подхватили его ор. За Фиргуфом Тазар так и не высмотрел Ермила, но ему было не нужно: тот же холодок пробежал вдоль позвоночника, что при появлении Тени. Он не шевелился, пока его люди теснились возле выхода. Несколько человек выбежали наружу, чей-то крик поднялся выше остальных и прервался (у Тазара словно выдернули здоровый зуб).

Мучительно долгий миг невозможно было разобрать, что там происходит. Тазар безотчетно поднял руку с шестопером выше: одно из шести тонких лезвий коснулось губ, как если бы он в задумчивости хотел почесать подбородок, но Тазар убрал от лица оружие, как только ощутил на нижней губе соленую влагу. Смутное понимание, что он поранился этой загадочной вещью со сложными (а при внимательном рассмотрении – завораживающими, магическими) узорами, сработанной в Неизвестном Городе, было перебито сознанием того, как глупо сейчас предаваться таким мыслям. Но влага тяжелела, Тазар провел по губе ладонью и удивился, как много собралось крови – теперь она была и на руке, и на подбородке – и тем сильней негодовал, что его занимают пустяки…

Он смотрел на дверь.

В избе был только один выход. И этот выход заслонил зверь.

«Я спал? Кажется, нет… Почему же на полу?..»

Собственное положение ему казалось странным: он лежал в каком-то помещении, ноги высунул наружу, подпирая дверь, причем что-то неприятно впивалось в спину, наверное, порог… Тело покалывало и чесалось. Вообще же он чувствовал себя тряпкой, ко всему равнодушной и безвольной тряпкой, и даже ненормальность всего этого воспринималась как нечто само собою разумеющееся.

«Нет, нет, сейчас это пройдет, я…»

Взгляд блуждал между косой притолокой и режущей глаза синевой, будто небо находилось вот здесь, сразу за стенкой, нужно только прыгнуть, чтобы захлебнуться синью… прыгнуть нельзя, разве что если сбросить гудящее тело, а оно так тянет к земле…

«Не то, надо другое… Другое…»

Взгляд опускается чуть ниже, он видит сухую верхушку какого-то дерева, широко раскинувшего тонкие ветки, и его заставляет улыбнуться невероятная догадка, что это вовсе не ветки, а черные сосудики, густо питающие небесную синь…

«Нет же, другое…»

По притолоке размазано большое темное пятно. Это темное, вероятно, очень густое, раз за разом выжимает из себя каплю, которая падает на пол и с шумом разбивается, при этом иногда брызги оседают на его голой руке. Липкое, щекочет кожу… Кровь.

Да, да, кровь… Но что-то горит… Ведь горит же?.. Нет, жжет…»

Конечно, жжет – это что-то в боку, где-то над бедром и у нижних ребер. Взглянуть он не мог, для этого нужно было поднять голову, но ему представлялось, что там круглая рана, внутри которой пылает оранжевый цветок с острыми огненно-рыжими лепестками – и если его тронуть, он полыхнет и спалит все тело.