Константин Кропоткин - Узлы и нити

Отказаться Барби не могла. Квартира, которая им перепадала, подходила идеально. Едва войдя, Барби захотела ее, и, если б не пошли церковники на уступки, упросила бы отца дать денег побольше, воспользовалась бы его любовью к ней, слабостью к дочери отца, в вопросах денег человека, скорей, безжалостного.

Дом был стар, но, пережив недавно ремонт, был внутри современным. Это были две белые комнаты с просторным коридором, который можно было превратить в гостиную, поставив меж дверьми диван и телевизор (а на придиванный столик – фонарик в виде красной коробочки, – немедленно придумала она). Кухня была невелика, с вытянутым в бойницу окном, но достаточна для пары шкафчиков и небольшого стола. В огромных окнах двух жилых комнат строгим солдатом стоял большой старинный дом.

Барби захотела здесь жить непременно. Удивительно, как похожа она была в своей, внезапно возникшей страсти на двоюродную бабушку, рано умершую женщину, на которую даже не обращала внимания, разглядывая старые семейные фотографии. В людских отношениях, тем более, вызванных родством, мы ж не знаем, откуда что берется, как возникает, каким образом протягивается, то невидимо, то настолько зримо.

Была у Барби и прежде своя прекрасная комната, и даже целый этаж был в ее распоряжении из-за странного устройства родительского дома, но знание, что самостоятельно будет она владеть всем этим жильем, целиком, включая белую кухоньку и ванную в мелкую розочку, – увлекло ее, захватило. То, что с нею будет Кен, не мешало ей, хоть и не было его почему-то в этих волнующих мыслях о собственном, близком таком будущем. Женщине в церкви она сказала, что может не только петь, но и, если понадобится, играть на саксофоне.

Слух у нее был.

Им повезло. Все так говорили. Мать Барби рассказывала об этом случае, как о чуде. Отец улыбался довольно. Когда вернулась она со счастливой вестью, он обнял дочь, погладил своей пятнистой рукой по белокурым волосам, уверенный, что это целиком заслуга его красавицы.

О том, что квартал, где детям выпало жить, не только хорошо расположен, но и весел, узнали родители Барби, лишь приехав; каждый по очереди.

Как бы тихо ни было на их боковой улице, всего в двух шагах от них были кафе и рестораны, клубы и дискотеки, магазинчики с разномастным барахлом, уголки с тенистыми площадками, чугунные скамейки, балюстрады и отполированные годами беломраморные перила, и щедрый на деревья и старину бульвар, и пешеходные булыжные тропы, где по обеим сторонам так много отмытого продажного блеску. Было в том квартале не просто весело, но и чисто, не только эксцентрично, но и продуманно, выверенно в тех самых мелочах, которые создают это плотное, цельное ощущение полноты и целостности каждой проживаемой минуты.

Мать Барби, случись ей счастье быть в тех местах студенткой, постаралась бы впитать и запомнить все, что случалось с ней там, как бы ни мелки, как бы незначительны ни были радости: то, как подали на щербатый стол большую голубую чашку кофе с обсыпанной корицей горкой молочной пены; то, какими загогулинами расписали разноцветные футболки те вертлявые мужички из магазинчика, за углом, через трамвайную линию; то, как, сидя на искривленной жеманно скамейке, двигают локтями девушки в образе ворон; то как стремительным шагом идут по улице юноши, выломанные, словно болотные цапли; то, как в лавке инородца старушка в штанишках из серебряной фольги мнет лягушачьей лапкой зелено-красный плод манго; то, как сидят под каменной вазой, прямо на парапете из черного гранита две дамы с твердыми спинами, а у одной на лбу завивается бордовый осьминог из всесезонного фетра.

Молодые люди приехали из своего тауна – в сити, они оба поступили в хорошие вузы, новые возможности открылись им, непостижимая линия горизонта должна бы казаться им сказочно близка. И то, что ходила по выходным Барби петь и играть в церковь, имело право придать душисто-свежему, юному бытию их дополнительную глубину, и должен бы разноситься по самым дальним закоулкам, вширь и ввысь молодежного счастья звон.

Ведь ясно же, что так, как сейчас, никогда больше не будет. Смотри, дыши, слушай, запоминай, желай, люби, – люби….

В самый канун учебного года прибыл отец Барби. Он привез шкафы от старой кухни, обшитые фанерой из поддельного красного дерева. Он приколотил шкафчики сообща с Кеном, оказавшимся не слишком рукастым. Еще они с Барби съездили в мебельный магазин и накупили всяких полезных мелочей. Бабушка, мать отца, прислала внучке овечью шкуру, сообщив письменно, что надо спать на шкуре, как на простыне, это хорошо для спины, особенно если подолгу приходится сидеть.

«Я думала, что ты выберешь медицину, – написала бабушка в письме, которое отец привез ей вместе со шкурой, – но инженер, это хотя бы не пилот самолета», – сарказма не лишенная, она припомнила внучке нелепую идею, с которой недолго пожила Барби; девушка хотела научиться летать и даже записалась тайком на курсы парашютистов (папа страшно кричал, мама плакала).

У молодых людей были раздельные спальни, что должен был заметить отец Барби, располагаясь на ночлег меж комнат, на своем же старом диване в темном подобии гостиной (а магическая коробочка еще не светила; Барби, собирая в родительском доме вещи, отложила ее, чтоб не разбить крашеное стекло, и в суматохе забыла). Вопросов о том, кто где спит, отец не задавал, хотя Кен хотел на них ответить, подчеркивая наличие в каждой из комнат по одной узкой кровати. Наутро, сервируя вежливый, без экивоков омлет, юноша сообщил, что у каждого свой мир, и финансы раздельны, и университеты. Они друзья – в том числе и по квартирному чуду, не преминула подтвердить и Барби, сидя рядом за крохотным столиком с волосами, завязанными в конский хвост.

– А зачем тогда вместе живете, если у каждого свое? – с усмешкой спросил отец, которому едкости было дано даже больше, чем его матери.

– Мы порицаем добрачные отношения, – сказал Кен.

Отец не поверил, отметив про себя, что дочь его выросла в настоящую топ-модель (в чем был не вполне прав), что парень ее в поступках мелковат, и вряд ли обнаружит в себе когда-нибудь задатки крупного лидера (в чем прав был совершенно). Но молодежи не мешал, – полагая себя исключительным знатоком человеческих душ, он не замечал в любимице-дочери признаков недовольства; красную коробочку-лампу пообещал доставить в следующий раз.

И приезжала мать. Была неспокойна, что дочь приняла на свой счет, хотя были у смятения иные причины. Ночевать у дочери и ее парня не стала и постаралась не создавать неловкости – знатоком человеческих душ себя не числила, но отношения молодых людей были ей очевидны, а семейные спектакли уже надоели, – и потому, еще до приезда, еще только объявив дочери о визите, добавила, что сняла недалеко «симпатичный недорогой отель» (оказавшийся на поверку ни тем, ни другим).