Алексей Жак - Дикарь

К воде вела заколдованная дорога, вначале петляя среди каштанов, затем через поперечный ров с разломанным асфальтом. Черные края рва окрашены битым красным кирпичом, будто окроплённые кровью. За рвом уже виднелось море – синий рваный кусок. Силикатные стены сопровождали, как бесконечная эпопея. Иногда вкрадывалось в разлом стены стылое железо ворот, мелькали замызганные стекла цеховых окон, сквозь которые тускло сочился лампочный огонек цвета яичного желтка, освещавший изломанные контуры дремавших станков. На повороте к плавучим мастерским на приколе у самой воды грудилась свалка из гниющей резины и всевозможного металлолома: искореженных кузовов, рам, полос жести с вкраплениями бурой ржавчины с ровным налетом лиловой пыли. Из мусорного контейнера выглядывали горы черного намокшего тряпья, источавшего смрад, уносимый в море переменчивым бризом. Из раскрытого гаража Сергея на миг ослепила сварочная дуга.

Вот они. Величественные, безмолвные три судна у ближнего причала покачивались за обрывом бетона на зыбкой кипящей поверхности, погруженные, по-видимому, во что-то ватное наполовину железного борта: так плавно двигаются их грузные бока. Пароходы трутся о резиновые кранцы и сдавливают их. Те пронзительно скрипят, жмутся, корчатся, но не лопаются, как воздушные шары. Один из этих пароходов – его, долго разыскиваемый, с которым связаны надежды на будущее, нарисованное воображением акварельными красками с преобладанием светлых прозрачных тонов.

Ребристый, как стиральная доска, мостик соединяет причальную надстройку, утопающую среди залива, с остальной землей. Такой же мосток перекинут и на скачущий понтон – дорога к доку. Понтон беспорядочно подбрасывает на волнах, свирепых ближе к глубине, и он ходит вверх-вниз, вверх-вниз.

Сергей пересек мостик у бешеного понтона и повернул к череде пузатых железных туш, где третьим по порядку стоял пароход с названием, дублированным на рубке и на борту: «Зеландия». Там могли его ждать.

Солнце спряталось за шорку сгустившейся облачности, небесная синева обмельчала, превратилась в бледную жижицу, ветер засвистал в ушах. В лицо будто стали бить тугим кулаком. Легкие затрепетали от обилия кислорода.

На пути встречались натянутые струной швартовые канаты – приходилось перешагивать. Трапы, развернутые креном кораблей, ездили по бетону, как по льду. Ребром валика резали в нем шрам, точа в песочную крошку сверхпрочный материал.

Внезапная перемена погоды – усилился ветер, небо покрылось тучами – казалась неожиданным событием. Зловещим знаком. Между великанами-пароходами клокочущая стихия показывала свое истинное лицо: конусы, конусы, выбрасываются мгновенно. Тут, там. Без накипи. Черносливовые, мрачные, злые.

– Что там, в кадрах говорят? – спросил Макс, когда шли обратно на открытую палубу на юте парохода.

– Ничего не говорят, – пожал плечами Сергей, – а что ты хотел услышать?

– Когда в море? Когда ремонт закончат?

– Я в кадрах не был. Позвонил из Москвы и сразу поехал. Сказали: поторапливайся. Обещали через неделю-другую выпустить в рейс.

– Твою мать, – выругался Макс. – Совсем ох… ли. Не видишь что ли, здесь разруха полнейшая. Как, впрочем, и везде. С такими темпами работы еще год простоим никому не нужные.

– Да, я уже вижу, – сокрушенно вздохнул Сергей.

– Это ты еще не все видишь! – осклабился Макс. – В общем, так: вахта с восьми ноль-ноль до восьми ноль-ноль, сегодня я, завтра ты. Ночь спим. Следующий день – рабочая смена: выходишь и работаешь этими самыми темпами, про которые я тебе говорил. День – вахта, день – работа. И так по кругу, понеслась. Как в рейсе, без выходных, с соответствующей оплатой после. Ну, восемь ноль-ноль – это официально, сам понимаешь. А обычно, весь экипаж уже к шести часам в ресторане встречается. Там, за столиком и вахту сдают.

Заметив недоверчивый взгляд Сергея, Макс добавил:

– Ладно, сам увидишь. А пока, иди, выписывай пропуск. Кстати, ты, где жить будешь?

– Как где? – Сергея настолько озадачил вопрос, что про пропуск он забыл спросить. Какой пропуск, если крутящийся турникет на проходной был не заперт, а в стеклянной будке ни души.

– Ну, в центре города есть гостиница для моряков со всеми удобствами: душ, телевизор, столовая. Если тут, то выбирай любую пустую каюту. Только удобства здесь сомнительные: жрать на территорию завода нужно идти, вода не всегда бывает.

– Я – в гостинице остановлюсь, – ответил Сергей.

– Валяй. Ее не спутаешь, там она одна такая – высокая башня, небоскреб. А, закончишь дела с обустройством, приходи вечером в ресторан «Зазеркалье». Это рядом с гостиницей. Там обо всем окончательно и договорим…

Тучная бабуля в мундире железнодорожника с молоточками в петлицах, – так показалось Сергею, ибо он не разбирался ни в обмундированиях, ни в формах сухопутных военных, – на этот раз сидела в стеклянной будке на проходной. На сколоченном из досок топчане за ее спиной валялась ночная чеховская шинель, не новая, тертая-перетертая. Наверное, ровесница хозяйке. Наверное, передавалась по вахте и служила верой и правдой. Наверное, значилась в интендантской тетрадке как шинель шерсть для вахтенной службы, одна штука. Она также молниеносно, как до этого вязала крапчато-серую шагрень, отбросила длинные острые спицы в сторону и обернулась на слова Сергея:

– Где бюро пропусков?

– Бюро пропусков там, – и продолжила мастерски, как искусный фехтовальщик вертеть сталью, отражая выпады, протыкая ткань с лёгкостью заядлого дуэлянта, и нить, увлекаемая в схватку, толчками ссыпалась гирляндой с ворсистого клубка.

Дверь была приоткрыта в темный с голыми стенами закуток, в котором белым эмалевым пятном таилась еще дверь, глухая. Постучал. Дождавшись «войдите», вошел. Четыре квадратных метра – настоящая клеть с зарешеченным окошком для любопытного взгляда. Канцелярский стол был прислонен к стене для устойчивости. Кипа брошюр пирамидой, кирпичик к кирпичику, лежали неровно: там вылез, тут пустота, а здесь вовсе вклинился поперек. На полке сбоку ворох бумаг. На стекле поверх стола те же бумаги разбросаны. Часть из них на полу. Какие-то исполосованные бланки невообразимых цветов: тусклой зелени и стрихнина. Блики от лампы под пестрым абажуром играли на посечённой, в заусеницах поверхности стола. Как на зимнем замерзшем пруду порезанный коньком лед. Дополнение к немудренному канцелярскому скарбу за столом женщина бальзаковского возраста – голова опущена, фигура худая согнутая.

Сергея раздражали кабинетные работники, сидячие труженики, особенно бухгалтеры в бархатистых нарукавниках, но как она посмотрела, подняв голову!

– У вас можно получить пропуск?