Алексей Жак - Дикарь

– Вот это да! – подумали все разом, восхищенные. – Белисимо, сеньора, – и что-то еще пронеслось у каждого в мозгу.

Стройная, среднего роста, загорелая кожа, на обнаженных руках разноцветные кольца бижутерии, в которых быстрые кисти извиваются, умудряясь не уронить выскальзывающие круги наземь.

Наряд ее был пестр и экстравагантен. Пожалуй, кактусы на дороге позеленели бы еще больше, будь они одушевленными существами с эстетическими предпочтениями. Смущенные молодые люди, стараясь не глядеть на ее мини-юбку, или то, что ее подразумевало, переминались с ноги на ногу, не готовые начать международные переговоры. Она же, раздосадованная и почти также смущенная, металась на длинных каблуках у обочины, с мольбой высматривая очередную объезжающую ее машину с людьми в салоне, безразлично отворачивающимися в сторону.

– Домкрат есть? – спросил кто-то из моряков.

Она посмотрела так, что айсберг растаял бы от стыда за свое бездействие.

– Do you speak English? – зачем-то произнес Дикарев. В ответ она гортанно и длинно пропела на неизвестном языке. – Can I help you? – повторил Дикарев (глупее вопроса придумать было невозможно).

– Yes? Help me, – наконец ожила она, попросив о помощи, как о спасении.

Моряки открыли багажник, достали запаску и, повозившись с прикипевшими болтами, заменили колесо. Когда неприятности с ремонтом закончились, она, показалось, еще больше растерялась, не зная, что делать, или как отблагодарить.

– Take us to town, – сказал Дикарев.

– O’key, – согласилась она.

Ехали, обнявшись вчетвером на заднем сиденье маленькой «Альфа-Ромео». Сеньора, продолжая говорить на незнакомом языке, протянула назад ароматизированные салфетки. Появились первые признаки города: витрины, светофоры, плетеные стулья и столы у лавочек и кафе, памятник. У водоема, где струйки воды текли из ног бронзовой статуи ангела с мечом-крестом в руках, возвышалась на аршин скульптурная группа из гипсовых ромбовидных латинских букв. Остановились на втором повороте, где показалось достаточно многолюдно, и где по всем приметам начиналась центральная часть города.

Под ажурной снежной беседкой проследовали на горбатую площадь на вершине холма с неотъемлемой деталью – фонтаном. Сверкая мрамором ступеней, парадная лестница опускалась к линии прибоя, где рождался архитектурный ансамбль из бетонных эстакад и старинных зданий, осовремененных затейливыми пешеходными мостками. Побродив по привычке и заблудившись в многочисленных магазинах, их входах и выходах, среди уютных мелочей, вроде аккуратных родничков, бегущих огней реклам, цветастых плакатов, декоративных бумажных фикусов в кадках, насмотревшись на сияние витрин и на свои блеклые отражения, они выбрались на свободу улиц.

Само собой вышло так, что оказались они в почти пустынном переулке в испанском стиле, в укромном кабачке с двумя собутыльниками, завсегдатаями заведения. В помещении было полутемно, душно, хотя под потолком крутился вентилятор, и посетителям предлагался в качестве бонуса кондиционированный заменитель морского воздуха.

– Two beer, – попросил Дикарев, присаживаясь у барной стойки на высокий деревянный табурет. – Everybody on a beach?

– Yes, where are you from?

– Soviet Union.

– Oh, Russians! Gorbachev, perestroika, vodka. Please, your beer.

По обыкновению, не обремененные валютными бумажками, в таких заведениях всегда пили пиво – «дешево и сердито». Дикарев поначалу пробовал еще считать: сколько уплачено, сколько бутылок. Плюс, минус, умножить… Тьфу, сбился. Кажется, деньги закончились, но не бутылки. Трехсотграммовые, запотевшие из холодильника, они мешались и менялись за столом, как будто молодые люди демонстрировали игру в наперстки.

К ним подсели, или они подсели к испанцам? Нет, эти ребята оказались югославами. Боже мой, несчастные славяне! Как раскидала вас судьба или чей-то злой рок по всему миру. Такие же моряки, коротавшие свободное от вахт время. Разговаривали с ними на языке жестов, объединенные алкогольными парами и желанием поделиться чем-то, что сидело занозой в груди и требовало, даже вопило, выйти наружу.

Автоматический продавец сигарет выплюнул хрустнувшую пачку, ее распотрошили, некрасиво уронили на пол под табурет. Кто-то хлопнул по пивной луже так, что сноп мыльно пенных брызг разлетелся в стороны. Дикарев уснул на своем локте и проснулся уже, кажется, в другой далекой стране, на другом континенте, в другом городе – Монтевидео. Его растолкали, и кто-то выдал следующую фразу:

– А не податься ли нам в бордель?

В борделе на Красной Горке, сидя в кожаном диване, протертом во многих местах, зыбучем после множества задов, пили в который раз горькое пиво. Хватали гоготавших хозяек за ватные груди и, заплатив, уходили то один, то другой вглубь комнаты, в магически притягательную, но страшную дверь, где размещалась еще одна комната – с кроватью.

Дикарев договорился с безразличной худущей длиноножкой, темнокожей и темноволосой. Механически глотнул из бутылки, не ощущая вкуса, только горечь. И только когда она согласилась подешевле, вдруг осознал, что как раз этого не хотел – ее согласия. Когда дверь закрылась, она скинула с длинных худых ног юбку, стянула кожу колготок и вынула между ног что-то стукнувшее…

6. Встреча с Зоей.

Вальяжная грозовая туча проползла по потемневшему небосводу. С неохотой сперва, к концу живее, посверкав напоследок и решив затянутый в цейтнот погодный эндшпиль по-своему: финальной боевой ничьей, тем самым обманув знойные ожидания. Длинная-длинная улица бесконечным серпантином тянулась в горку, в центр города К., который, словно кряжистый дуб, расщеплен был ударом молнии на половинки. Фырча и пыхтя, оглашая тяжеловесный душный воздух внезапными выстрелами-хлопками, катались туда и сюда автомобили.

К временному жилью Сергея доставил позванивающий, с отдышкой автобус. Дорога делала выгиб перед кинотеатром, ткнув его крутой, разбухшей коленкой. Опухоль размером с хорошую площадь у театра кино, или лучше, как говорили в старину: у синематографа. Сергей, балуясь мальчишкой, раскладывал пасьянс слогов с дотошностью каллиграфа так: «синий граф», опуская промежуточное «мато», должное означать сокращенное «матовое». Либо – «маточное», связанное с пчелиным медом, сладким и тягучим, что, впрочем, не вязалось ни с графом, ни с синевой.

Итак, у синего матографа, он же танцевальный клуб (вход с другой стороны, «боком, боком», говорит охранник, перевирая детские воспоминания, когда мать взрывалась от отчаяния: «ну, повернись же набок!»), бывали очереди. Из окна их замечательно видно. Люди разные, но больше молодые парочки. Афиша, что огромным фосфоресцирующим ярлыком приклеилась к фасаду, и расчетливо захватив его весь, полыхала пожаром. Результат теракта в кинематографической версии. Азартные алые языки, утончающиеся на концах спрутастого обжоры, дожевывающего с аппетитом черно-серебристый каркас лимузина и обугленный труп, не без озорства стремились лизнуть за край бумаги.