Алексей Жак - Дикарь

Все, что произошло в тот злополучный вечер – вечер знакомства в ресторане, теперь представлялось ему кошмаром и небылицей. Празднование так называемого дня рождения, тогда, как ему известно, что подобное мероприятие всегда вершина лицемерия. Езда, кутерьма, чья-то квартира, сиреневое платье, содержащее женское тело – тело незнакомой женщины, и черная комната с пугающими очертаниями предметов, ее обнажение в полумраке, ее блестящие глаза и дух волос, – все это смешало в голове поток воспоминаний. Но стоило восстановить в памяти краткий эпизод с этого неудавшегося приключения, как небылица превращалась в явь, в вереницу ошеломительных фрагментов, образующих новые и новые, самые неожиданные навороты событий. Оказывается, было так, а не так, и в тот момент он поступил таким образом, на какой менее всего рассчитывал.

Он судорожно тер виски, выдавливая надоедливую пакость. Он прожил с этой головной болью, обострившейся к вечеру, весь день. Его бегство с вечеринки, конечно, шокировало всю компанию. Конечно же, сиреневая поведала историю темной комнаты, посещенной под занавес веселья, – кульминацию этого бессмысленного знакомства. Такой рассказ сам по себе смелый поступок, все-таки делиться интимной стороной жизни не каждый отважится. Правда, он допускал, что личная жизнь сиреневой лишена условностей, и она, как женщина, более раскрепощена, чем он, как мужчина. В конце концов, он припоминал подтверждения этому умозаключению. Бесспорно одно, его капитуляция произвела фурор и сказочного принца из него не вышло. Впрочем, бог им судья, пускай сами разбираются в собственном сексуальном опыте.

Пытаясь отвлечься от гнусных воспоминаний, он еще утром расспросил Макса о его приключениях. Тот рассказал менее шокирующую историю, но такую же малопродуктивную, если не сказать точнее, совсем уж банальную. Коварно обманутый партнершей по танцам, не пустившей даже на порог и предложившей массу причин для уклонения от угощения чайком или кофе: родители дома, собака – немецкая овчарка, брат – боксер, проверять которые Макс не рискнул, он, кажется, порвал ей чулок в подъезде, но она убежала вверх по лестнице.

Сергей сразу представил себе подъезд, где все произошло. Такой же вонючий, с испарениями мочи. С исчерканными ботинками ступенями, с исписанными стенами с косой чертой на уровне глаз, делящей наклонные полосы зеленной краски и побелки, какие видел со всеми подробностями в своем отчетливом кошмаре. В этом кошмаре мелом по зеленке также косо детским печатным почерком нацарапано: Шикарная+Волшебник=Сиреневая.

Но, странное дело, дорогу туда, на ту, свою, квартиру навряд ли нашел бы. Только помнил спящие улицы, когда брел обратно, мрачный переулок, в котором напоролся на бездомный автомобиль-лунатик. В ту дикую, без луны и звезд, ночь.

Этот день моряки провели вокруг лавки, что стояла у сходни на причал и служила курилкой. Сергей присоединился к ним, и к вечеру его едва не тошнило от поглощенного никотина. Ко всем прочим неудобствам, исчез Макс, сразу после утреннего рассказа. Так что, обживался в коллективе он без поддержки. Впрочем, это оказалось не сложнее, чем в ресторане. Разница заключалась в том, что окружающие и он сам находились в начале похмелья, а не в конце.

Среди них он узнал двоих из вчерашней компании, но те не проявляли признаков узнавания и желания сблизиться. Он не возражал, так как сам с сожалением вспоминал о случае накануне. С сожалением, подкрепленным сильнейшим алкогольным отравлением. Возможно, и в этом он был не одинок.

Моторист Санька, персонаж второстепенный, эпизодический, объяснил, когда обеденное время и где столовая. Он был чумазым, как любой, вылезший из машинного отделения, и, пожалуй, единственным, кто по-настоящему работал в недрах парохода.

– Энтузиаст, или провинился в чем? – задал себе риторический вопрос испорченный бесконтрольностью Сергей, спрашивать же постеснялся. – Конечно, я привыкну ко всему, но, сколько это продлится. Если такое происходит каждый день, это может… – захотелось материться, – …надоесть.

Несчастный, или наоборот, счастливый, он не мог даже представить, насколько далек от истины.

Он отстоял вахту все восемь часов, как полагалось. Расписался, то есть стер надпись на грифельной в трещинах доске, как научили. И ушел домой, ни с кем не попрощавшись, по-английски. Не домой, конечно. В гостиницу, которую уже любил. За частицу городского уюта, не домашнего бесспорно, но с атрибутами благополучной жизни: чистым бельем, телевизором и женским персоналом горничных на этажах. Но до гостиницы он не добрел.

…Как пишут в детективных романах, и это правда, он вернулся туда, где провел предыдущий вечер. Как преступник, совершивший «незаконное деяние». Чтобы замести следы, что ли? Или как маньяк, больная психика которого гонит и гонит обратно к месту, где он получил физическое удовлетворение. Какое удовлетворение возможно повторно? В том же месте, почти в тот же час? И особенно без объекта того самого удовлетворения. Да и объекта, неясного, неопределенного.

Был ли, вообще, такой объект? Или это плод больного воображения.

– Попахивает шизофренией, – сказал Сергей, на что проходившая мимо пожилая чета оскорбилась, сочтя фразу, произнесенную молодым человеком среди пустой вечерней улицы, целенаправленной. – Нет, нет. Я не имел в виду вас, – поспешил успокоить тот, – просто мысли вслух. Я так часто делаю. Извините, – но увидал только спины убегающих стариков. – Все молодые, ни одного старика. Все спешат, и никому нет дела до меня, – повторил Сергей вслух где-то услышанную тираду или заклинание. – Почему только молодые?

Он долго бы так размышлял, или сходил бы с ума, если бы да кабы, но всему бывает конец, даже сумасшествию. Сумасшествию добровольному. И как дежа-вю предстал перед ним зазеркальный замок, кажется, из прошлых снов, погруженный в темноту ночи, сегодня без огней, совсем не праздничный, серый. Две тени, две девушки сидели на каменных ступенях, идущих ввысь. Одна – большая тень, другая – уже.

– Девушки, добрый вечер, или уже ночи, – произнес он.

Молчание.

– Простите за навязчивость, но мне не верится, что такие хрупкие и очаровательные девушки не боятся темноты, – продолжал он, все еще не видя их, не видя, насколько они хрупки и очаровательны.

Опять молчание. Явная заинтересованность в знакомстве, расшифровал. В ином расположении духа, давно послали бы.

– Я не хулиган, приставать не буду. Меня вам нечего опасаться. Я моряк, – последнее слово оказалось спасительным кругом, который вместе со шлепком при падении на воду, принес еще один звук: «спички бряк», и, вследствие этого, продолжение речи, – закурить не хотите?