Валерий Рощенко - Матросские рассказы

– Нет, – отрицательно мотаю головой.

Джен обиженно поджимает губы. Обворожительная улыбочка гаснет, как свеча задутая порывом ветра. Девушка молча собирается и, сверкнув глазами, уходит. Мне спать не хочется, беру с полки “Планету людей”; сидя в привинченном к палубе кресле, принимаюсь читать.

Есть книги, которые можно читать всегда, как Библию. С любого места. Они заставляют раз за разом перелопачивать жизнь. Одна мысль Экзюпери мне не дает покоя: “Мы будем счастливы только тогда, когда осознаем свою хотя бы самую малую роль в мире. Ибо то, что придает смысл жизни, придает смысл и смерти…” Значит, по логике вещей, смысл жизни существует вне нас, как некая всемирная программа, а человек угадывает его или нет, в зависимости от собственных идеалов и устремлений… Вот! А все говорят, что Экзюпери чистый идеалист. Скоре всего, он был верующим по воспитанию, а не по убеждениям; в нем всю жизнь боролись эти два начала – идеализм детства и материализм зрелости. В конце концов, он ответил на все вопросы своей смертью: погиб в бою за свободу Франции и человечества. Во имя чего жил, во имя того умер… Так и должно быть на свете. А ты, штурман Брагин, все размышляешь, до какого предела нужно отстаивать убеждения! Экзюпери ответил: убеждения отстаиваются без конца – и жизнью, и смертью!..

Но чтобы отстаивать убеждения, их, как минимум, надо иметь. В чем твои убеждения? Что отстаиваешь ты своей жизнью и, если потребуется, смертью?.. Вот то-то и оно: убеждения еще надо обрести!..

Мысленно оглядываясь на прожитые годы, я вижу: особых высоких идеалов – шаром покати; да и те, что были, не очень-то прозрачные, чтобы сформулировать в четкое кредо. Подумаешь, отстоял какую-то инструкцию!.. Но может так и надо – отстаиваешь сначала незначительные, обыденные принципы, а из них, как по кирпичикам, складываются идеалы; а в итоге – цельное здание жизни?!.. Конечно, мои юношеские идеалы были далеки от тех, что исповедовал Антуан Экзюпери, потому что и детство, откуда мы родом, было несколько иного пошиба, чем у него.

Матери своей я вообще не помню. Говорят, она была веселая, разбитная кубанская казачка; перед войной окрутила моего отца, статного артиллерийского лейтенанта, проводившего отпуск на Кавказскиx Минеральныx Водах. Там они и поженились. Я родился в первый день Великой Отечественной войны, поэтому меня и назвали Виктором в честь грядущей победы. Но до победы было далеко. Отец ушел на фронт, мать осталась с грудным ребенком на Кавказе, полагая, что Гитлер сюда не заглянет. Но фюрер, получив отпор под Москвой, поменял стратегию блиц-крига на позиционную войну и повортил свои орды на юг. Кавказ тоже стал оккупированной территорией да самого Эльбруса. Получив нокаутирующий удар под Сталинградом, фашисты стали откатываться на запад. Перед отходом из Пятигорска они расстреляли мою мать за пособничество партизанам. Казнь проводилась, кажется, на том месте, где сто лет назад в таком же возрасте погиб на дуэли поручик Лермонтов. Ребенка, то бишь меня, передавали с рук на руки сердобольные люди, пока кто-то не удосужился сдать его в детдом, который к тому времени вернулся из эвакуации. Отец продолжал воевать, сначала – на Первом Беларусском, потом, после победы над Германией, его перевели на Сахалин, где он участвовал в боях против японцев. Только в 1948 году, демобилизовавшись в звании полковника, он получил назначение в Ленинград на военный завод. В Питере, пользуясь дефицитом на одиноких мужчин, он быстро женился на дочери адмирала Исаева, красивой грудастой моднице. Конечно, он мог бы не искать потерявшегося в мясорубке войны ребенка от первого брака, тем более что держал его на руках всего несколько дней; но, надо отдать ему должное, начал поиски и разыскал-таки меня, потратив несколько лет. Это я уже помню. Впрочем, найдя меня, он до конца не был уверен, что нашел именно своего сына, а не чужого, приблудного мальчишку; метрические документы сгорели в пламени войны. Отец часто вглядывался в мое лицо, ища сходство с собой и с моей матерью. А мачеха пользовалась его неуверенностью, когда хотела досадить; не однажды ехидничала с усмешкой:

– Ну, что, воспитываешь подкидыша?..

Отец, естественно, хмурился, но молчал. Капли точат камень. Тем более у полковника Брагина с адмиральской дочкой пошли свои дети. В общем, меня сдали с рук в Нахимовское училище. Сначала хотели в Суворовское. Но я, десятилетний пацан, руками и ногами голосовал за Нахимовское, хотя море видывал только из Сестрорецка и в образе Финского залива. Нахимовское я не закончил. В девятом классе меня отчистили за драку, доучивался я в цивильной школе. Отец хотел, чтобы я стал инженером, как он; но я подал заявление в морское училище имени адмирала Макарова, и наши отношения стали еще прохладнее. На комиссии по распределению бассейнов я назвал Тихий океан, возможно еще и потому, что захотел уехать подальше от мачехи. Вот такие у меня образовывались убеждения. Куда им до убеждений Антуана де Сент-Экзюпери; но они мои, и я их придерживаюсь. И, возможно, буду придерживаться дальше…

Ночью несколько раз я просыпался, безотчетно отмечая, когда судно меняло курс, то увеличивая, то сбрасывая обороты винта. Шторки над кроватью съезжались и разъезжались, позванивая колечками. За иллюминатором – тусклый грохот рушащихся на палубу волн. Ветер, как видно, все усиливался. Теплоход, как живое существо, скрипел и стонал, жалуясь на болячки и тревоги. Сквозь мою подушку отчетливо прослушивалось завывание винта, когда он оголялся, и натужное рычание, когда он зарывался в толщу воды.

– Сергеевич! Аварийная!..

В штурманской хлопает окошко, радист протягивает голубой бланк радиограммы:

ВСЕМ СУДАМ СЕВЕРНОЙ ЧАСТЬИ ЯПОНСКОГО МОРЯ ШИРОТЕ 4542 НОРД ДОЛГОТЕ 14003 ОСТ ПОТЕРЯЛ УПРАВЛЕНИЕ ПАНАМСКИЙ БАЛКЕР ПАСИФИК ПРОСИТ ПОМОЩИ ЧЕРНЫШОВ.

– Далеко от нас? – спрашивает из-за моего плеча помполит, спозаранку нарисовавшийся в ходовой рубке.

Замеряю циркулем расстояние на карте.

– Сорок восемь миль, если координаторы не напутал. Часов семь хода по такой погоде, если не больше!..

– SОS не дает? – спрашивает «помпа» у радиста.

– Пока нет, но скоро даст, – успокаивает тот. – У них, у капиталистов, это быстро, чуть что – SОS! Вот увидите!

– Надо немедленно прдупредить капитана.

Я набираю номер кают-компании. Трубку берет буфетчица.

– Да, Владим Владимыч завтракают. Сейчас передам. Вас!..

Позавтракав, Волошин неспеша поднимается на мостик. Долго и мрачно анализирует ситуацию. Наконец принимает решение:

– Право на борт! Средний вперед!

«Антарес» падает на левый борт.

– На румбе?

– Сто восемьдесят… Сто девяносто… Двести…