Бертран Бадре - Финансы спасут мир? Как заставить деньги служить общему благу [litres]

Финансовый кризис взбудоражил мир. Никаких реальных прецедентов, которые подсказали бы, как «плавать в неизведанных водах», не существовало. К тому же люди, причем не только члены протестных движений, мало доверяли и самим «рулевым». Теперь, когда мир едва избежал полного развала, финансы для всех стали врагом номер один, поэтому как-то состыковать их с любой формой общего блага оказалось очень затруднительно.

Экономический спад 2007–2011 гг. был обусловлен тройным кризисом, что усугубило последствия, которые характерны для более «традиционного» кризиса, вызванного чрезмерной задолженностью. Именно эта особенность кризиса помогает объяснить, почему он оказался столь глубоким и нанес такой ущерб.

Прежде всего, это был кризис финансовых инноваций. Неконтролируемую цепную реакцию, чуть-чуть не погубившую систему, в значительной степени спровоцировали быстрое развитие секьюритизации и внебалансовых механизмов рефинансирования, а также бесконечное пакетирование субстандартных ипотечных кредитов. Увлекшись идеей значительного экономического прогресса, который системе удалось обеспечить, финансисты адаптировали под нее ряд продуктов, даже не задумываясь о последствиях их применения. Связь между причиной и следствием была нарушена. Финансисты создали задолженность, а затем благодаря ей выкупили активы, доходность которых побуждала их создавать, используя все более изощренные финансовые инновации. Долгов становилось еще больше, и этот процесс продолжался до тех пор, пока не становился полностью неуправляемым. Этот подход, реализовывавшийся с помощью подобных инструментов, привел к возникновению искусственного богатства, которое какое-то время сохранялось, но затем надувшийся пузырь лопался. Самый большой урок, который мы можем извлечь из кризиса 2007–2008 гг., заключается в следующем, если перефразировать высказывание Франсуа Рабле: «Итогом финансов, используемых без совести, может быть только гибель мира» [50]. Прирученные финансы – хороший слуга, но без присмотра они становятся очень плохим хозяином. Неконтролируемые и действующие по своему усмотрению, они могут привести мир к катастрофе. Пол Волькер, бывший председатель Федеральной резервной системы, который посоветовал Бараку Обаме провести финансовую реформу, горько сетовал на то, что реальных финансовых инноваций было мало, а последней из них, действительно работающей, был банкомат.

Мы не должны забывать о том, что финансовые рынки, вопреки традиционным представлениям, могут быть иррациональными, что часто и происходит. Например, в октябре 1987 г. промышленный индекс Доу-Джонса за один день потерял 22,7 % своей стоимости, хотя никакого объяснения такого развития событий не последовало. Экономика в то время, безусловно, переживала резкий рост долгосрочных процентных ставок, но почему этот черный день случился именно тогда? Социологи говорят о «переломной точке», или о «пороге толерантности», понимая под этим критический момент преобразования сингулярного явления в обычное. В случае фондового рынка это означает, что игроки игнорируют тренд до тех пор, пока он не становится настолько заметным, что приводит к моментальной и значительной утрате коллективного доверия. Движение курсов на фондовом рынке никогда не бывает постоянным или регулярным, для него, скорее, характерны колебания и корректировки. Там можно наблюдать и повторение каких-то подходов, и даже проявление маний, подобных буму с тюльпанами в Голландии в XVII веке [51]. За две недели без какой-либо видимой причины тюльпаны вдруг подорожали с 50 до 1000 флоринов, что вызвало в стране небывалый ажиотажный спрос на них, но через какое-то время внезапно началась паника, и на этом рынке произошел обвал. В обоих случаях рынок захватила иррациональная и непреодолимая сила, которая толкала цены вверх до тех пор, пока они не достигали пикового значения, а затем неожиданно начинали стремительно падать, вызывая очередной крах. Тем не менее каждый раз в подобных ситуациях мы думаем: «Ну, на этот раз все пойдет по-другому» [52], но события все время развиваются почти по одному и тому же сценарию, всегда заставая нас врасплох.

Если говорить о кризисе 2007–2008 гг., то надо признать, что нам очень хотелось верить больше, чем когда-либо, в абсолютную рациональность происходящего и эффективность наших финансовых инструментов, несмотря на присущую системе иррациональность. Эту иллюзию поддерживает и усиливает, несомненно, альянс финансов с цифровыми технологиями. Алгоритмический инструмент подталкивал участников рынка к системному использованию тех моделей определения стоимости, которые постепенно становились стандартными. Эта опасность грозит любым моделям, так как их применение упрощает реальность. Люди всегда склонны подменять реальность своими представлениями о ней, хотя бы для того, чтобы иметь возможность принять решение. При использовании финансовых моделей, построенных на основе средних значений, от которых они слишком часто отклоняются [53], нередко хочется от них отойти, забывая обо всех рисках такого решения. К тому же модели убеждают нас в маловероятности экстремальных событий, а мы стремимся проверить, действительно ли это так. По своей сути финансовый язык – это диалекты. Если эти универсальные языки не контролировать, они начинают действовать как непреодолимые силы. При таких условиях их сближение может стать взрывоопасным, что и привело к серьезному кризису в 2007–2008 гг. Воздействие этого общего мощного языка неминуемо обернулось древним соблазном наподобие того, который привел к разрушению Вавилонской башни.

В то же время в 2007–2008 гг. случился кризис и самой финансовой глобализации. Начиная с 1971 г. и до конца века финансовая система продолжала расти в процессе либерализации потоков капитала, которые все активнее выходили за пределы национальных границ, а затем и за счет использования усложняющихся подходов к распределению кредитных рисков. Система распространялась все шире и становилась все более взаимозависимой, причем настолько, что сбой в какой-либо ее части немедленно отражался на всей ее работе.

Значит ли это, что рассматриваемый здесь кризис действительно был «глобальным»? Я до сих пор вспоминаю ироническое замечание министра финансов Индии П. Чидамбарама о том, что мы называем «глобальными» только те кризисы, которые затрагивают Соединенные Штаты и Европу, а происходящие в Индии считаем «местными». Действительно, в настоящее время в международных финансах и экономике в основном доминируют развитые страны (в узком смысле – «Большая семерка», в более широком – члены ОЭСР). Крупнейшими банками мира по-прежнему остаются европейские, американские, японские и австралийские. То же самое можно сказать и о крупных институциональных инвесторах, несмотря на появление китайских участников. Поэтому страны с формирующимся рынком, которые хотели бы играть в этой системе более заметную роль, чувствуют себя ее заложниками. Все эти вопросы обсуждались на саммитах «Двадцатки», проводившихся с 2008 г. Нельзя забывать о том, что в тяжелые часы кризиса, когда мы не раз оказывались на пороге глобального банкротства, именно Китай внес свой вклад в спасение мировой экономики, хотя возникшая у него задолженность через несколько лет стала восприниматься как свидетельство его финансовой неустойчивости. Как тогда говорили китайцы, настало время спасения капитализма. Политика стимулирования 2009–2010 гг. превратила Китай в один из мировых экономических локомотивов. В те годы ряд финансовых потоков был перенаправлен в те развивающиеся страны, которые лучше сопротивлялись краху, хотя в настоящее время в некоторых из них происходит болезненный для экономики поворот.