Михаил Вайскопф - Писатель Сталин. Язык, приемы, сюжеты [3-е изд.]

Окончательно освободив коммунистическое движение от реликтовых альтруистических амбиций и остатков буржуазной честности, сталинизм выбрал самый действенный вариант доктрины: он вывел наружу наиболее атавистический, пещерный потенциал марксизма, сообщив ему утрированно-азиатскую — и, одновременно, новую религиозную окраску. Так возникла смесь, обладавшая невероятной взрывной силой. В этой версии марксизма заметна, разумеется, перекличка с «прометеевским комплексом» основоположника, но у Сталина эта героическая хтоника уже полностью очищена от квазигуманистических притязаний. Упор у него поставлен не на добывании огня, несущего освобождение человечеству, а на первобытной мощи, и ему, несомненно, психологически был ближе грузинский двойник Прометея — злобный и мстительный титан Амирани, с идеализированным образом которого повадились соотносить Сталина его восторженные и льстивые земляки. В прологе эпопеи Георгия Леонидзе «Сталин» — сочинения, где вождь вообще подан в ореоле солярно-хтонической и металлургической символики, — автор возглашает:

Выступая на истребительном февральско-мартовском пленуме 1937 года, сам Сталин предпочел, однако, сослаться на иной миф, которым позже завершил новое Священное Писание — «Краткий курс истории ВКП(б)». Вот этот сюжет в его тезисном и все же тошнотворно-вязком изложении:

У древних греков в системе их мифологии был один знаменитый герой — Антей, который был, как повествует мифология, сыном Посейдона — бога морей и Геи — богини земли. Он питал особую привязанность к матери своей, которая его родила, вскормила и воспитала. Не было такого героя, которого бы он не победил — этот Антей. Он считался непобедимым героем. В чем состояла его сила? Она состояла в том, что каждый раз, когда ему в борьбе с противником приходилось туго, он прикасался к земле, к своей матери, которая родила и вскормила его, и получал новую силу. Но у него было все-таки свое слабое место — это опасность быть каким-либо образом оторванным от земли. Враги учитывали эту его слабость и подкарауливали его. И вот нашелся враг, который использовал эту его слабость и победил его. Это был Геркулес. Но как он его победил? Он оторвал его от земли, поднял на воздух, отнял у него возможность прикоснуться к земле и задушил его, таким образом, в воздухе.

Я думаю, что большевики напоминают нам героя греческой мифологии, Антея. Они, так же, как и Антей, сильны тем, что держат связь со своей матерью, с массами, которые породили, вскормили и воспитали их. И когда они держат связь со своей матерью, с народом, они имеют все шансы на то, чтобы остаться непобедимыми.

Так преображается теперь общереволюционный сюжет о народе-матери и титаническом сыне. Но даже в этой модификации Сталин не выказал особой оригинальности. Хотя Антей объявлен здесь неким патроном большевизма, примечательно, что тот же миф и в том же аллегорическом прочтении — живительная связь партии с пролетарскими массами — задолго до Сталина уже использовали люди из противоположного, меньшевистского лагеря. В «Открытом письме 16 российских меньшевиков-„ликвидаторов“», опубликованном в 1910 году в «Голосе социал-демократа», говорилось:

Мы не можем сказать наперед <���…> удастся ли в конечном счете старой партийной организации, как Антею, который прикоснулся к земле, в этих новых формах набраться новых сил для новой жизни и этим сохранить организационную преемственность социал-демократии <���…> Но несомненно одно: меньшевики, на которых рекут «всяк зол глагол» и которых облыжно именуют «ликвидаторами», уходя из партийных ячеек в широкие рабочие организации, не уходят от рабочего движения, а пытаются к нему приобщиться [308].

Как бы то ни было, сам этот сюжет хорошо знаком кавказскому фольклору: и в нартских, и в грузинских повествованиях герой, чтобы одолеть противника, иногда отрывает его от земли (или «дна»). Таков же главенствующий боевой принцип Сталина, проступающий уже в самых первых его статьях, — лишить противника экономической и моральной «опоры», изолировать его, оторвать от масс, от класса, от партии. Это некий физический адекват сталинских логических схем с их законом достаточного основания и вечным поиском «корня» тех или иных явлений. В своей очень ранней заметке с душисто-ориенталистским названием «Рабочие Кавказа, пора отомстить!» (начало 1905 года) он воодушевленно перечисляет: «Царское самодержавие теряет главную опору — свое „надежное воинство“! <���…> Царское самодержавие теряет и вторую главную свою опору — богатую казну». Точно так же Дума «никакого народа не сумела собрать вокруг себя и, не имея под собой почвы, болтается в воздухе» (1906); учение анархистов «построено на ложной основе, оно долго не продержится и повиснет в воздухе» (1907); «господство буржуазии лишилось своей надежной опоры» (1917) и т. п.

Нет абсолютно ничего общего между мечтательным анархо-пролеткультовским «космизмом» 1920‐х годов и Сталиным. Небо и планеты, воздух, как, впрочем, и «безвоздушные» сферы, неизменно примыкают у него к резко отрицательному смысловому ряду. Это область праздных и жалких фантазий, естественная среда обитания «беспочвенных интеллигентов», оппортунистов, оппозиции (и евреев, лишенных своей земли):

Куда же нам переселиться в таком случае, на Марс, Юпитер или, может быть, в воздушные замки дашнак-эсеров? (1908).

Пусть порхают гг. дашнак-эсеры, пусть они бойкотируют организованные действия рабочих со своих воздушных высот, — сознательный пролетариат низведет их на нашу грешную землю (1908).

Если г. К-за не понимает этого, мы ему советуем переселиться куда-нибудь на другую планету (1908).

Тактика <���…> не должна отрываться от земли и строить воздушные замки (1923).

Где же они [оппозиционеры] найдут лучшую партию на земле? Боюсь, как бы в поисках за лучшей партией им не пришлось перекочевать на Марс (1924).

Коминтерн не может стать надзвездной организацией, он связан с рабочим движением всеми корнями своего существования (1925).

Они [буржуа] думают <���…> что мы окружены и висим в воздухе (1925).

Руководство <���…> рисковало повиснуть в воздухе (1925). — и т. д.

На нашей планете топографическим аналогом праздного космоса у Сталина, несколько неожиданно, предстает «болото» — любимая уничижительная метафора в жаргоне всех революций. В той заметке, где он предлагал «дашнак-эсерам» переселиться на Марс, Сталин, буквально через страницу, торжественно обещает: