Ирина Паперно - Советская эпоха в мемуарах, дневниках, снах. Опыт чтения

Записи Киселевой показывают, как именно происходит этот процесс: как в каждодневной жизни политическое вторгается в интимное, домашнее пространство, и какое влияние это оказывает на человека. Через телевизор государство входит в комнату старой, одинокой и больной женщины, пользуясь ее слабостью. (Мы видели, как по мере разложения семьи Киселевой телевизор, за счет постоянного присутствия, стал ее «лучшим другом», что она хорошо сознает.) Через телевизор государство обращается к этой женщине и политическим языком (через хронику новостей), и художественным (через фильмы и песни), воздействуя на эмоции, обостренные клинической травмой (роль травмы также не укрылась от сознания самой Киселевой). Дискурс современного государства нашел эхо и в реликтах традиционных народных верований, в частности в апокалиптических представлениях, которые оказались созвучными и пережитому прошлому, и политическим страхам настоящего – угрозе ядерной войны. Когда болезненные воспоминания прошлой войны, поддерживаемые художественно-политической пропагандой, встретились с мобилизованным властью страхом будущей войны, от которой (как казалось Киселевой) спасти ее может только «руководитель» (и, желательно, бессмертный руководитель), в каждодневной жизни этой простой женщины открылось широкое пространство – область политических, исторических и апокалиптических смыслов.

Дневниковые записи показывают, что простая женщина Евгения Киселева вошла в это пространство охотно, осознанно и с теплым чувством соучастия в общей жизни – несмотря на страх и боль (вплоть до ущерба для здоровья). Она восприняла и усвоила официальный дискурс угрозы ядерной войны, мешая его с апокалиптическими образами крестьянской культуры. (Как мы видели, народная религиозная культура не утратила своего влияния, несмотря на то, что Киселева выросла в атеистической атмосфере советского времени и, по ее словам, до войны не знала молитвы «Отче наш», а после войны, по всей видимости, не посещала церкви.) В записях о своей жизни Киселева использует этот смешанный язык для выражения реальных и сильных эмоций: страха войны, угрожавшей ей, ее семье, народу и всему миру. Сидя в своей комнате перед телевизором, она открыла тетрадь и не только описала свою жизнь, но и записала язык своей эпохи. Пересказывая политические речи, она использовала нарративную тактику, которая сливает ее собственный голос с голосами мировых лидеров – Брежнева, Горбачева, Рейгана. В такие моменты она как бы говорит на языках (позволим себе воспользоваться здесь библейской метафорой глоссолалии), пророчествуя о будущей катастрофе и заклиная мир.

Отношения советского человека с государством принимали особую остроту, когда дело шло о жилой площади. В течение всей советской истории жилое пространство было ограниченным, а распределение жилья было прерогативой государственных учреждений, что делало государство важнейшей силой в организации домашней жизни гражданина. Проблема жилья и связанные с ней переговоры с властью занимают важнейшее место в жизни Киселевой и в ее записках (как это было и в жизни Ахматовой, и в записках Чуковской об Ахматовой).

Вскоре после войны Киселева и ее семья жили уже не в деревенском доме, а сначала в домах полугородского типа, где квартиры были снабжены подсобным хозяйством (дровяным сараем, погребом и грядкой во дворе), а затем, в 1980‐е годы, в многоэтажных домах с центральным отоплением, в квартирах, оснащенных холодильником и стиральной машиной. Недостаток жилой площади стал острым, когда два внука Киселевой, которые жили в трехкомнатной квартире с родителями (Виктором и Марией), выросли и женились (193). Когда семья попыталась разрешить эту проблему и получить новое жилье для молодоженов, возник конфликт с местными властями. В конце 1970‐х годов в дневниковых записях Киселевой тема квартиры становится предметом такого же острого беспокойства, как и угроза ядерной войны, причем в обоих случаях она возлагала надежды на спасительное вмешательство представителей власти.

Заметим, что положение этой семьи в структурах местной власти было двойственным. С одной стороны, как и другие люди их социальной среды, они не доверяли местным властям и избегали контактов с ними 246 246 Козлова и Сандомирская отмечают эти случаи, но интерпретируют их иначе. Козлова Н. Н., Сандомирская И. И. «Я так хочу назвать кино». С. 78–80, 84–85. . Однако, как спешит заметить Киселева, некоторые из членов семьи занимали ответственные посты: перед войной ее муж Гавриил Киселев был «авторитетный командир», а именно заведовал пожарной командой в поселке (89); во время войны он выслужился до ранга офицера, а в последние годы жизни (по-видимому, на основании военной карьеры) работал в военкомате в Осетии. Младший сын Анатолий после обязательной военной службы поступил в милицию в городе Муроме; он вскоре получил звание старшего лейтенанта и стал заведующим паспортным столом (239). Его сын, решила семья, пойдет по стопам деда, и его устроили в учебное заведение для подготовки пожарных, чтобы он стал «начальником» («устроили в училеще Пожарной Команды будит Начальником», 214). Даже никуда не годный Тюричев, как упоминает Киселева, был главой жилищного комитета (ЖКО или ЖКК), когда Киселева встретилась с ним. Когда Киселева начала трудовую деятельность в возрасте пятидесяти лет, она работала ночным сторожем в отделе охраны шахтерского управления 247 247 Она начала трудовую деятельность именно в отделе охраны (с. 7, 11), а не как уборщица (как пишут Козлова и Сандомирская), – уборщицей она работала позже, уже в пенсионном возрасте (после шестидесяти лет). . Как бы ни были незначительны эти посты, семья участвовала в местном управлении, и автор явно гордится достигнутым положением.

В 1979 году Юра, двадцатилетний внук Киселевой (сын Виктора), его жена Анна и их трехнедельный ребенок вселились в квартиру сестры Киселевой Анны (Нюси), пустовавшую после ее смерти. С самого начала Киселева понимала, что положение Юры ненадежно, так как он не был прописан в этой квартире, но она также полагала, что у семьи есть право на квартиру, потому что они ухаживали за покойной родственницей (она называла ее «бабушкой») и заплатили за похороны. Две системы норм и ценностей столкнулись в этой ситуации: официальный порядок, в рамках которого жилье распределялось государственными организациями в соответствии с установленной очередью, и традиционный крестьянский порядок, согласно которому жилье передавалось из рук в руки в семье с учетом таких факторов, как уход за стариками и выполнение похоронных обязанностей. (Киселева явно владела обоими этими кодами.) Сочувствуя внуку, жившему в занятой квартире нелегально, под постоянной угрозой выселения, Киселева взяла на себя активную роль в развернувшейся административной борьбе.