Ирина Паперно - Советская эпоха в мемуарах, дневниках, снах. Опыт чтения

Читая эти истории, дивишься и интенсивности связей между членами сообщества советских писателей, и склонности писателей к мифологизации, и тому историческому значению, которое они придавали интимному опыту, превращая его в опыт коллективный, и повышенному чувству собственной важности. Они видели одни и те же сны. Сон Ахматовой о всемирном потопе и сон Всеволода Иванова об Ахматовой на всемирном съезде писателей принадлежат к жанру эсхатологических видений. Оба эти сна говорят о конце собственной жизни и о конце света, в первом случае в катастрофическом, а во втором – в утопическом ключе. Как в повседневной жизни, так и во сне члены этого сообщества думали друг о друге. Они делились своими снами с другими, и все участники этого символического обмена записывали свои и чужие сны для памяти и для истории. В мире разделенных снов советские писатели еще сильнее, чем в реальной жизни, приобщались к сообществу, столпами которого являлись такие люди, как Ахматова, и к чувству общей судьбы и общего опыта.

Эти сны свидетельствуют также об апокалиптических настроениях в этой среде и о политических и исторических коннотациях эсхатологических ожиданий. Возьмем сон о всемирном съезде писателей. Своего рода платоновская утопия, это видение, разыгрывающееся в обстановке, напоминающей о Союзе советских писателей, рисует общество, в котором поэты и писатели занимают центральное место. Общность ночного опыта подтверждала надежду на будущее, лелеемую людьми, которые наяву еще не оправились от опыта сталинизма – страшного опыта, при котором для писателя играть значительную роль в обществе было сопряжено и с риском для жизни, и с моральным риском. В конечном счете это была надежда на жизнь вечную. Проследив возникновение, источники и трансмиссию этого текста, мы наблюдаем механизм создания коллективной фантазии. Для русских писателей в советское время такие фантазии подкрепляли повышенное чувство социальной, исторической и эсхатологической значимости и важности их общей жизни.

Символический статус Ахматовой среди писательской интеллигенции был таков, что более молодые члены этого сообщества также видели ее во сне и также свидетельствовали о своих ахматовских снах. Ольга Александровна Седакова (род. 1949) регулярно видела во сне русских поэтов, отмеченных статусом мученичества. Она поделилась своими снами с литературоведом Михаилом Леоновичем Гаспаровым (1935–2005), который фиксировал их в своей записной книжке, записи из которой были опубликованы еще при его жизни, в 2000 году. Один из этих снов, «Как болела Ахматова» (эта ситуация могла быть подсказана записками Чуковской), также имеет дело с символическим образом Ахматовой:

«Как болела Ахматова». Ахматова лежала посреди комнаты и болела. Другая Ахматова, молодая, ухаживала за ней. Обе были не настоящие и старались это скрыть, то есть не оказаться в каком-то повороте, – поэтому двигались очень странно. Появился Ю. М. Лотман, началась конференция, и было решено: «Всем плыть в будущее, кроме Н., у которого бумажное здоровье» 353 353 Гаспаров М. Л. Записи и выписки. M.: Новое литературное обозрение, 2001. С. 138. .

В отличие от старшего современника, Всеволода Иванова, Седакова в пределах самого сна как будто сомневается в подлинности этого видения (Ахматова была не настоящая), понимая его литературное или литературоведческое, «бумажное», качество («началась конференция»).

Другой знаменательный сон соединяет спящего и грезящего поэта с Осипом Мандельштамом, который также был культовой фигурой. Это сон о терроре, смерти и бессмертии и об отношении поэта и власти (действие происходит на Красной площади), в котором (как и во сне Всеволода Иванова об Ахматовой в Доме Сократа) поэт одерживает верх над властителем:

«Как убили Мандельштама». Мы идем по Манежной площади – очевидно, с Н. Як. [Надежда Яковлевна Мандельштам]. Впереди, за три шага О. Э. [Осип Эмильевич Мандельштам]. Подойти к нему нельзя. При этом мы знаем условие, при котором его заберут, а он нет. Условие – если он остановится у ларька. Ларьков очень много: сладости, сигареты, открытки. Он все время заглядывается, а мы внушаем на расстоянии: иди, иди, иди. Но напрасно. Он остановился, и его увели. Мы выходим на Красную площадь. Там парад. Генерал разводит войска. Войска исчезают, как дым, во все четыре стороны. Тогда по пустой площади очень громко он подходит к Н. Я., отдает честь и вручает «Рапорт»: «1) Удостоверяю, что Ваш муж бессмертен. 2) Он не придумал новых слов, но придумал новые вещи. 3) Поэтому не кляните меня. – Генерал»… 354 354 Там же. С. 137–138.

Оба эти сна устанавливают интимность (невозможную уже по причине временной дистанции) между спящим и культурным героем, будь то Ахматова или Мандельштам. Оба сна связывают поколения под знаком литературы и истории. В конечном счете через свои сны, опубликованные при посредстве литературоведа М. Л. Гаспарова, поэт Ольга Седакова присоединилась к расширенному сообществу русской литературной интеллигенции в рамках общего исторического опыта – ожидания гибели, чувства опасности и обещания бессмертия, а также в контексте повышенного внимания к теме отношений между поэтом и властью.

Под давлением исторических обстоятельств и общих трудностей жизни советские интеллигенты готовы были считать свои сны пророческими. Одиннадцатого февраля 1943 года Всеволод Иванов записал в дневнике (опубликованном в 2001 году) сон о рыбалке, который показался ему знаменательным (клевало хорошо, и он поймал огромную рыбу). Он объяснял свой интерес к этому сну чрезвычайными обстоятельствами: «Так как сны, да еще такой резкой отчетливости, вижу редко, и так как в голове пустой шум, мешающий сосредоточению и работе, и так как несчастья приучают к суеверию, и так как нет для семьи денег и не знаю, где их достать, словом – достал „сонник“, едва ли не в первый раз в жизни, и прочел». (Напомним, что крестьянин Аржиловский также прибегал к соннику.) Однако Иванова сонник (источник, более принятый в народном быте) не удовлетворил, отвечая «с двойственностью, обычной для оракула» 355 355 Иванов Вс . Дневники. М.: Наследие, 2001. С. 260. . Тем не менее когда через месяц он видел во сне, как он роет узкую яму с Алексеем Толстым и уже увидел в яме клад, он «по обычаю предков, взглянул в „Сонник“», но и в этот раз толкование оказалось неубедительным своей двойственностью («Предстоит какое-то великое счастье, а затем такое же великое несчастье…» 356 356 Там же. С. 292. ).

Сын писателя, Вячеслав Всеволодович Иванов, тоже видел «вещие сны» на политические темы и обсуждал их с друзьями, особенно в эпохи исторических перемен. Об этом он поведал в воспоминаниях (написанных в 1989–1994 годах и опубликованных в 1995‐м): «За четыре года от 1953 до 1957, когда я был внутренне сосредоточен на новостях о наступающих переменах, я видел три вещих сна, каждый раз для меня неожиданных. Они сбывались вскоре после того, как я их видел». (В этих снах речь шла о политическом падении Берии, Молотова и Жукова.) Позже ему приснился пророческий сон о конце советского режима: