Арчи Браун - Типы лидеров. Определить, найти подход, добиться своего

Вознесение одного лидера над остальным коллективом в коммунистических странах являло собой разительный отход от революционных идеалов. Преклонение перед руководителем было неотъемлемой частью фашизма, но далеко не соответствовало учениям Маркса и Ленина, хотя ленинская убежденность в необходимости централизма, дисциплины и иерархической структуры Коммунистической партии создавала предпосылки для будущей личной диктатуры. Тем не менее даже при Сталине поклоняться следовало идеям, которые в принципе были выше лидера. Вряд ли можно было ожидать от него приватизации советской промышленности — это значило бы откровенно порвать с официальной идеологией. Разумеется, будучи во многих отношениях ортодоксальным коммунистом, он совершенно не намеревался делать что-либо подобное. И даже отходя от марксистско-ленинского учения на деле, он не мог позволить себе признаться в этом. В связи с этим представляется уместной формулировка Алана Баллока относительно различий между догмами сталинизма и гитлеризма: «В случае Гитлера идеология была тем, что сказал о ней фюрер; в случае Сталина она заключалась в том, что генеральный секретарь сказал о том, что говорили о ней Маркс и Ленин» [805].

Тем не менее Сталин сыграл полноценную роль в нарастании культа собственной личности, поставившего его неизмеримо выше всех соратников по революционной деятельности двух первых десятилетий двадцатого века. После своего «секретного доклада» XX съезду КПСС, в котором развенчивался культ личности Сталина, Хрущев получил письмо от старого большевика Петра Чагина, члена партии с лета 1917 года. Он вспоминал, как в апреле 1926 года возглавивший незадолго до этого ленинградскую парторганизацию Сергей Киров устроил ужин в честь посещавшего город Сталина. Чагин присутствовал на мероприятии как редактор одной из ленинградских газет. В беседе Киров заметил: «Да, без Ленина, конечно, трудно, но у нас есть партия, ЦК и политбюро, которые поведут страну по пути ленинизма». Расхаживавший взад-вперед по комнате Сталин ответил: «Да, все это так — партия, ЦК, политбюро. Но не надо забывать, наш народ мало что в этом смыслит. Веками у русского народа были цари. Русским нужен царь. За много столетий русские, особенно крестьяне, привыкли, что ими правит один человек. И сейчас должен быть один » [806][курсив мой.]

Сталин, несомненно, был вполне искренен, высказывая подобные взгляды (представляющие собой немарксистскую разновидность исторического детерминизма), но они, помимо прочего, отражали и его собственные интересы, поскольку сам он явно не сомневался, кто станет этим «одним». Десятью годами позже в другой частной беседе Сталин сказал, что «народу нужен царь», то есть «кто-то, кого следует почитать и во имя кого жить и работать» [807]. Это точку зрения разделяли многие советские пропагандисты, считавшие, что проще привить и развивать восхищение великим вождем, чем заставлять большинство людей радостно принимать марксизм-ленинизм. Во времена разгула культа своей личности Сталин, считавший, что как минимум получает должное, иногда мог лицемерно указать кому-то из редакторов на преувеличения. Так, в 1938 году он велел издательству детской литературы уничтожить тираж книги под названием «Рассказы о детстве Сталина», поскольку «культ личностей» и «непогрешимые герои» не соответствуют «большевистскому учению» [808].

Культ личности существовал не во всех коммунистических странах. Так, например, от этого воздерживался Янош Кадар — главный человек в венгерском руководстве в течение более чем трех десятков лет. Он отнюдь не соответствовал представлениям о героическом вожде, но в основе столь длительного срока его пребывания на высшем посту были не жестокие репрессии или создание образа великого человека. В силу своего положения руководителя партии он был главным действующим лицом венгерской политики, но не диктатором. В самые первые годы после венгерской революции 1956 года он руководил суровыми репрессиями, но затем, с начала 1960-х, Кадар пошел по пути осторожных реформ. С этого времени и до середины 1980-х в Венгрии было проведено больше экономических реформ и сделано гораздо больше послаблений в области культуры, чем в любой другой восточноевропейской коммунистической стране за тот же период. Кадар был мэтром в области двусмысленности и в умении определить, насколько далеко можно безнаказанно отойти от советской догмы. Открытое осуждение Сталина Хрущевым на XXII партсъезде предоставило Кадару возможность активизировать процесс десталинизации Венгрии. В конце 1961 года он заявил: «Кто не против нас, тот с нами», что стало отражением готовности к политическому квиетизму, резко контрастирующему с присущей Хрущеву кампанейщиной [809].

Еще дальше это отстояло от маоистских «больших скачков» и «культурных революций». Вместо массовых кампаний, призванных заставить каждого принимать или хотя бы озвучивать официальную идеологию, существовало общее понимание, что людям позволено жить собственной жизнью и иметь собственные взгляды при условии, что они не бросают открытый вызов системе. Рыночные элементы в венгерском сельском хозяйстве обеспечили ему относительную успешность, по крайней мере по сравнению с другими коммунистическими странами. Эти и другие изменения экономической системы были результатом упорной работы венгерских реформаторов. Сам Кадар не был движущей силой перемен, но и не мешал им [810]. Он вел очень скромный образ жизни по сравнению не только с другими коммунистическими лидерами, но и с имевшимися у него возможностями, и по оставшейся с детства деревенской привычке держал на дворе своего дома кур. В отличие от своего основного предшественника на посту лидера венгерских коммунистов Матьяша Ракоши Кадар полностью исключал любые проявления культа личности [811].

Венгрию при Кадаре часто называли «самым довольным бараком в лагере» (отсылка к коммунистическом лагерю восточноевропейских стран советского блока). Говорить о том, что «довольна» была целая страна, является некоторым преувеличением, и это определение никак не подходит для описания отношения людей к самому Кадару. Более того, в некоторые периоды в Польше и в 1968 году в Чехословакии свобод было больше. Однако на протяжении длительного периода времени Венгрия была наименее подверженным репрессиям бараком лагеря. Отношение венгерских граждан к Кадару претерпело разительную перемену. С 1956 года и вплоть до конца 50-х его считали предателем родины, человеком Москвы, перед которым стояла задача «восстановить порядок» в Венгрии после подавления революции. Со временем к нему стали относиться как к «меньшему злу» по сравнению с другими вариантами развития событий в стране, которые могли бы воплотиться с учетом влияния Москвы. Это переросло в скупое уважение — если не больше. После кончины Кадара в 1989 году на его похороны собралось более ста тысяч человек. Еще примечательнее то, что десятилетие спустя (когда Венгрия уже десять лет как стала посткоммунистическим демократическим государством), по данным нескольких опросов общественного мнения, «величайшим венгром двадцатого столетия» стал мрачноватый и негероический Кадар [812]. Не будучи либеральным демократом, Кадар был далек и от диктаторских замашек образца румынского Чаушеску — коммунистического властелина, которого на Западе уважали больше за периодические отклонения от советского внешнеполитического курса.