Арчи Браун - Типы лидеров. Определить, найти подход, добиться своего

При Сталине арестовать могли любого, даже того, кто и в мыслях не имел критиковать режим. Органам надо было выполнять план, Сталин был болезненно подозрителен, а на человека могли донести соседи, претендующие на его жилплощадь. Чтобы попасть в немилость к властям во времена Брежнева, нужно было действительно что-то сделать. Такие действия, как, например, призывы к большей национальной автономии (например, на Украине или в Литве), распространение машинописных копий запрещенных книг или написание писем протеста (например, по поводу травли Солженицына и Сахарова), считались бы вполне законными в условиях демократии, но в Советском Союзе влекли за собой суровое наказание. Напротив, советские граждане, соблюдающие все внешние приличия, могли чувствовать себя вполне спокойно. Сотни тысяч арестов при Сталине были полным произволом. При Брежневе существовали четкие правила игры.

Помимо Брежнева, в 1970-х годах дополнительный вес в Политбюро приобрели некоторые наиболее значительные фигуры, в том числе Михаил Суслов, Алексей Косыгин, Андрей Громыко и Дмитрий Устинов. Режим оставался ничуть не менее авторитарным, но, в отличие от сталинских времен, у себя дома люди уже не боялись говорить свободно. Как ни странно, но в разгар сталинского террора конца 1930-х годов людей, искренне веривших в то, что Советский Союз строит новое, значительно более совершенное по сравнению с любыми западными общество, было много больше, чем в 1970-х. При Хрущеве такого рода оптимизм еще существовал и даже в каком-то смысле приобрел второе дыхание — ведь, помимо прочего, именно тогда Советский Союз первым отправил человека в космос, что стало предметом истинной гордости подавляющего числа жителей страны. Напротив, эпоха Брежнева была временем нарастающего цинизма. Это был, по выражению Оруэлла, период «двоемыслия». Люди торжественно провозглашали превосходство и неминуемый триумф советского строя, одновременно завидуя западному уровню жизни, стремясь приобрести западные товары и мечтая о том, чтобы пожить там как можно дольше. Однако важно подчеркнуть, что в целом коллективный характер руководства стал огромным шагом вперед по сравнению со сталинской диктатурой. В 1977 году условия жизни советских людей, будь то работников физического труда, крестьян или высокообразованных профессионалов, были качественно лучше, чем в 1937 году. Коллективный дух осторожности не позволял руководству причинять собственному народу такие же страдания, какие причинил Сталин.

Схожая картина прослеживается и в другой огромной коммунистической стране — Китае. Самые большие бедствия постигали ее во времена неограниченной личной власти Мао Цзэдуна. Напротив, самые примечательные достижения китайских коммунистов относятся к периоду непосредственно после победы революции 1949 года или после смерти Мао. Между 1949 и 1957 годами новые коммунистические власти справились с инфляцией, в целом устранили коррупцию и достигли значительных успехов в индустриализации. За этот же период режим истребил сотни тысяч человек, поэтому идеализировать его ни в коем случае нельзя, однако реальных достижений тогда было больше, а безвременных смертей меньше, чем во времена абсолютной личной власти Мао.

Уже в первой половине 1950-х авторитет Мао был выше, чем у кого-либо из коллег, но его личное влияние на политический курс было достаточно ограниченным. Отчасти это было так потому, что китайцы, во многом опиравшиеся на советский опыт, в то время старались избегать худших советских образцов перегибов в коллективизации сельского хозяйства. Китайское руководство было едино в своем стремлении к ускоренному экономическому развитию и технологическому прогрессу, однако в нем существовали различные мнения о скорости и способах достижения этих целей. В те годы Мао занимал «относительно центристскую позицию», которая «позволяла гасить конфликты и выстраивать консенсус, а не углублять внутренние разногласия в руководстве» [783]. Как замечают два ведущих специалиста по китайской политике, до середины 1950-х «Мао казался терпимым к полемике в политбюро и даже допускал возможность провалов в экономической политике» [784]. Не случайно, что самые крупные достижения за все время, какое Китай находился под руководством Мао, пришлись именно на эти годы. Но когда он решил, что разбирается во всем лучше любых специалистов, и продавил своих коллег на одобрение так называемого «Большого скачка», грянула катастрофа.

«Большому скачку» непосредственно предшествовала кампания «Сто цветов», названная так по высказыванию Мао «Пусть расцветают сто цветов, пусть соперничают сто школ» [785]. Никита Хрущев был не единственным, кто считал, что таким образом Мао хотел заставить несогласных выявить себя, чтобы получить возможность впоследствии разобраться с каждым из них. При этом одним из мотивов этой кажущейся либерализации стали собственные хрущевские разоблачения части преступлений Сталина. В подобный момент попытка Мао продемонстрировать, что он отнюдь не таков, каким был советский диктатор, выглядела вполне благоразумно. Политический лидер был готов поощрять «здоровую критику» отдельных ошибок, никак не желая при этом допускать фундаментальную критику коммунистического строя. Последовавшая волна критики была явно больше того, на что он рассчитывал, и выявила серьезные разногласия внутри Коммунистической партии. В 1957 году собственные позиции Мао в политбюро стали ослабевать, и он отреагировал на это возобновлением акцента на значении классовой борьбы и запуском «кампании борьбы с правоуклонистами». Это привело к исключению из партии нескольких сотен тысяч членов [786]. Затем он занялся «Большим скачком». Это был эксперимент по мобилизации масс, в ходе которого Мао перестал прислушиваться к мнению инженеров и техников, в том числе высококвалифицированных специалистов из Советского Союза, и вывел из игры институты китайского центрального правительства. При наличии вдохновляющей идеологии специальные знания оказались как бы ненужными. В сельской местности создавались гигантские «народные коммуны», при помощи которых Мао собирался приблизиться к заветной цели построения коммунизма, преследуя, впрочем, более прозаическую цель — за пятнадцать лет обогнать в экономическом плане Великобританию. Ни на материальные трудности, ни на мнение профессионалов внимания не обращали. С началом этой массовой мобилизации появилась и липовая отчетность о росте намолотов зерновых, хотя в реальности наблюдалось их резкое падение. К рукотворной катастрофе Мао добавились и стихийные бедствия в виде серьезных наводнений 1959 и 1960 годов.