Джозеф Дэйвис - Посол к Сталину

У Джима Брауна был деловой американский подход, который разрешал загадки простым американским сленгом и вообще попадал в самую точку. Чарли Наттер – звезда. Дик Массок, занявший его место, всё время держит руку на пульсе ситуации.

Генри Шапиро говорит по-русски и является выпускником юридической школы здесь, а также Колумбийского университета. Его объяснение Советского судопроизводства было ценным для всех нас.

Все они составляют доброе имя американской журналистики. Я всегда буду чувствовать себя в особом долгу перед Уолтером Дюранте, который говорил правду так, как видел ее, и у которого глаза гения.

Стэнли Ричардсон, мой секретарь, входит в эту группу журналистов. Мой долг перед ним я никогда не смогу полностью выразить. Он бывал здесь раньше и знает страну. Его ясность видения и здравый смысл помогали оценивать ситуацию с большой точностью.

Его прекрасная преданность и неутомимое трудолюбие делали его бесценным. Он оказал большую услугу посольству и всем нам.

Журнал, на пути в Берлин, 11-е июня 1938-го.

Сразу же после разговора со Сталиным я обсудил этот вопрос с Лоем Хендерсоном и Александром Кирком. К счастью, они оба были знакомы со всей долговой ситуацией.

Примечание посла. Кирк – недавно прибывший советник посольства, теперь назначенный посланником в Египет.

Чтобы избежать каких-либо споров или недоразумений, я решил, что было бы желательно иметь предложение в письменном виде. Дискуссия с Хендерсоном и Кирком прояснила ситуацию в моей голове и была очень полезной.

8-го июня я встретился с Молотовым по моей просьбе и заявил, что хотел бы прояснить для себя предложение о долге. Мы обсуждали этот вопрос в течение полутора часов, и он заявил, что даст мне знать о себе позже. На моё предложение обсудить этот вопрос с Литвиновым и внешнеполитическим ведомством он заявил, что в этом нет необходимости, и он "уладит" этот вопрос с Литвиновым в том, что касается дипломатических условностей.

На следующий день мне позвонил секретарь премьера Молотова и спросил, могу ли я приехать в Кремль. Я так и поступил в семь часов вечера. Молотов сказал, что он обсудил этот вопрос со своими товарищами по правительству и мистером Сталиным и они согласовали письменное предложение, которое он передал мне на русском языке и которое я попросил его перевести на английский.

Молотов объяснил, что русское правительство не нуждается в ссуде, и это делается исключительно для того, чтобы прояснить недопонимание с Соединёнными Штатами и показать свое высокое уважение к хорошему мнению президента и госсекретаря. Пройдёт это предложение или нет, сказал он, но это, по крайней мере, будет проявлением их доброй воли.

Он просил, чтобы это не проходило по дипломатическим каналам и обсуждалось напрямую, и что он предоставит мне средства для прямой связи с ним. Что этот вопрос настолько важен, что он надеется, я вернусь в Соединённые Штаты, чтобы обсудить его с президентом и государственным секретарём.

Я сказал ему, что объяснил суть дела департаменту и мне приказано вернуться в Соединённые Штаты до поездки в Брюссель. Он также заявил, что считает было бы целесообразно не предавать этот вопрос гласности, если только переговоры не будут успешно завершены.

Примечание посла. Разногласия между департаментом и Советскими должностными лицами, возникшие в результате этого недоразумения, не были преданы огласке, поскольку это была одна из тех ситуаций, в которых огласка не принесла бы никакой пользы, и фактически возможное решение вопроса могло бы быть затруднено такой оглаской. Во время всех обсуждений этого вопроса ни моим предшественником, ни мною самим печати ничего не было сообщено.

В колонках с предположениями, появившихся в мировой печати по поводу моей встречи со Сталиным, самые информированные политические обозреватели даже не намекали, что Сталин выдвинул предложение об урегулировании долга или что оно находится на рассмотрении.

Теперь, учитывая тот факт, что Сталин и его правительство противостоят Гитлеру и его планам мировой агрессии, правильно, чтобы американская общественность была проинформирована о том, что Советское правительство три года назад изменило свою позицию в связи с урегулированием долга, чтобы показать свое уважение к Соединённым Штатам и свое желание сохранить доверие президента и госсекретаря в связи со своими обязательствами.

В приложении читатель найдет официальные отчеты этих конференций, которые я имел с премьером Молотовым.

Москва, 9-е июня 1938-го.

Мисс Эмлен Найт Дэйвис.

Моя дорогая дочь!

Не могу выразить, как сильно мы с Марджори скучали по тебе с тех пор, как вернулись в Москву из нашего путешествия по Черному морю. Было бесконечно плохо, что тебя здесь не было, потому что ты чувствуешь и понимаешь все подтексты этой странной ситуации, и, я уверен, получила бы удовольствие от событий прошлой недели, учитывая обстановку.

Ибо, несомненно, дела были, и дни были наполнены событиями личного интереса, которые просто следовали одно за другим.

Весь дипломатический корпус взволнован тем, что произошло. Это действительно очень забавно. Они, кажется, совершенно обалдели. Ну, чтобы дать в хронологическом порядке, вот что произошло.

Мы приехали из Киева в субботу, 4-го июня. Весь персонал прибыл на станцию, чтобы встретить нас, и было приятно снова увидеть всех наших старых друзей.

В воскресенье, 5-го июня, у меня была назначена официальная встреча по поводу отъезда с президентом Калининым и премьером Молотовым. Всё было условлено. Итак, в четыре тридцать пополудни я проследовал в Кремль и подъехал ко входу в очень красивый желто-белый Екатерининский дворец в самом конце, наискосок от автомобильного въезда.

Ты помнишь, это как раз за стеной, противоположной входу с Красной площади, обращенной к Храму Василия Блаженного, внутри кремлёвских стен.

Когда я выразил свое почтение и отзыв президенту Калинину, а также премьеру Молотову, я был очень рад услышать их выражения сожаления. Суть их заключалась в том, что они были очень впечатлены серьезностью, с которой посол относился к своей работе, и особенно его прилежным отношением к промышленным и социальным условиям в Советском Союзе, объективностью и честностью, с которыми он искал факты, и что, хотя он всегда был очень откровенен в своем отношении, не верил в их политическую идею и всегда утверждал свою фундаментальную уверенность в политической философии и эволюции своей страны в противовес Революции, тем не менее он был "честным" и справедливым.

(Примечание Мемуариста. Из этого письма складывается впечатление, что американский посол крайне самовлюблённый господин. Мне сложно представить серьёзного дядьку за шестьдесят лет, который настолько хвалил бы себя самого в письме к собственной дочке. Продолжаем.)