Александр Афанасьев - Империя, которую мы потеряли. Книга 2

Суть русских революционеров определили сами же русские в следующую историческую эпоху, сталинскую — ВРАГИ НАРОДА. Я бы даже назвал их по-другому — враги человечества.

И, тем не менее, определенная принадлежность у революционеров была — они ощущали себя европейцами. Не принадлежащими к какой-то конкретной стране, а европейцами в целом. В этом смысле они как бы были карикатурой на дворянство, которое тоже претендовало на наднациональный характер. Они свободно перемещались по довоенной Европе, отдыхали на курортах, собирали свои политические сборища в Лондоне, в Цюрихе, в Лонжюмо, они интересовались деятельностью легальных социалистов во Франции, в Великобритании, в Германии.

В этом смысле они опередили историю на сто лет, и пошли против господствовавшего в те времена тренда на нациестроительство, на национальное обособление. Идеология их носит подчеркнуто интернациональный характер. Ни Ленин, ни любой другой из социал-демократов — не понимали национализм, не признавали его силу — и на нем и споткнулись, сначала в Польше, потом и в Германии. Ленин не понял, и так и не смог потом осознать, почему немецкие социальные демократы — выступили в Рейхстаге за войну, не призвали, как он в 1905 рабочий класс желать поражения Отечества. Та же волна, которая подхватила большевиков, вынесла на самый верх и национал-социалистов Гитлера и Муссолини. Разница была в том, что национал-социалисты были в тренде, они выступали за нациестроительство и обособление. Потому то им и удалось прийти к власти в большей части европейских стран.

5. Володя Ульянов не был «ботаником», не был кабинетным червем. Он был хорошо развит как физически, так и умственно, обладал яркой харизмой и ярко выраженными лидерскими качествами. В этом, кстати, и трагедия — что такой человек возглавил оппозицию правительству, а не само правительство.

Беседуя с Лениным, я понял, откуда у него такая крепко сложенная фигура, бросившаяся в глаза при первой с ним встрече. Он был настоящий спортсмен, с большим вкусом ко всей гамме спорта. Оказалось, что он умел хорошо грести, плавать, ездить на велосипеде, кататься на коньках, проделывать разные упражнения на трапеции и на кольцах, стрелять, охотиться и, как я мог убедиться, ловко играть на бильярде. Он мне поведал, что каждое утро, полуголый, он проделывает не менее 10 минут разные гимнастические упражнения, среди них на первом месте — разведение и вращение рук, приседание, сгибание корпуса с таким расчетом, чтобы, не сгибая ног, коснуться пола пальцами вытянутых рук». Владимир Ильич ничего не умел делать наполовину, — замечала Н. Крупская, — не отдаваясь делу со всей страстью». Любил плавать, нырять и непременно старался в самых глубоких местах реки или озера «достать дно». Полотенцем после купания не пользовался, надевал рубашку прямо на мокрое тело, объясняя: «Так лучше, свежесть дольше остается».

Действительно, меткостью в стрельбе Ленин не отличался. Но где нельзя было взять природным талантом, там Ленин брал удвоенным старанием.

…

Максим Горький в своих воспоминаниях о Ленине много раз возвращается к описанию его «удивительного смеха»: «Никогда я не встречал человека, который умел бы так заразительно смеяться, как смеялся Владимир Ильич. Было даже странно видеть, что такой суровый реалист… может смеяться по-детски, до слез, захлебываясь смехом… Он любил смешное и смеялся всем телом, действительно «заливался» смехом, иногда до слез.

Л. Троцкий отмечал: «Ленин не знал безразличного отношения к людям… Нередко в подлинном смысле слова влюблялся в людей. В таких случаях я дразнил его: «Знаю, знаю, у вас новый роман». Ленин сам знал об этой своей черте и смеялся в ответ чуть-чуть конфузливо, чуть-чуть сердито». «У Владимира Ильича постоянно бывали такие полосы увлечения людьми, — писала Н. Крупская. — Подметит в человеке какую-нибудь ценную черту и вцепится в нее».

Н. Вольский писал: «Он чурался скучных, очень мрачных и бесстрастных людей… Если можно так выразиться, он любил страстных (вернее, пристрастных) и веселых революционеров». «В тесном дружеском кругу, — отмечал Кржижановский, — Владимир Ильич немедленно становился душою всего общества. Именно около него слышались самые страстные речи и наиболее веселый смех». «Владимир Ильич — центр всеобщего веселья, — писал большевик Николай Семашко. — Его юмор, жизнерадостность, клокочущая энергия проявляются и здесь; вокруг него стон стоит от смеха».

«Если отдыхать, так отдыхать, — говорил Владимир Ильич. — Если дело делать, так уж делать». «Ленин умеет отдыхать, — отмечал Луначарский. — Он берет этот отдых, как какую-то ванну, во время его он ни о чем не хочет думать и целиком отдается праздности и, если только возможно, своему любимому веселью и смеху».

…

Меньшевик Александр Потресов рассказывал: «Никто, как он, не умел так заражать своими планами, так импонировать своей волей, так покорять своей личности, как этот на первый взгляд такой невзрачный и грубоватый человек, по-видимому, не имеющий никаких данных, чтобы быть обаятельным. Ни Плеханов, ни Мартов, ни кто-либо другой не обладали секретом излучавшегося Лениным прямо— таки гипнотического воздействия на людей, я бы сказал, господства над ними. Плеханова — почитали, Мартова — любили. Но только за Лениным беспрекословно шли, как за единственным, бесспорным вождем. Ибо только Ленин представлял собою, в особенности в России, редкостное явление человека железной воли, неукротимой энергии, сливающего фанатичную веру в движение, в дело, с не меньшей верой в себя».

Вождь эсеров Виктор Чернов весной 1917 года отчасти повторял эти оценки, но вносил в них и насмешливую нотку: «У Ленина есть импонирующая цельность. Он весь — как из одного куска гранита, и притом весь — круглый, обточенный, как бильярдный шар: зацепить его не за что, и он катится вперед с неудержимостью. Но он мог бы повторить про себя известную фразу… «Я не знаю, куда иду, но иду туда — решительно». Позднее, уже после смерти Владимира Ильича, Чернов добавил: «Я думаю, что в лице Ленина сошел в могилу самый крупный характер из выдвинутых русской революцией».

Ленин — безусловно, был крупным политическим практиком. Его вряд ли можно назвать философом, по сравнению с Марксом он все же вторичен — но он великолепно умел перевести философию, причем не только Маркса — в язык текущего политического действия. Чем он и был силен. Его кредо было — никаких правил на пути к власти. Второе — не чурайся никакого популизма, даже самого безумного. Третье — дай людям то, что они хотят, чего бы они не хотели — потом всегда сумеешь отнять. Партия большевиков никогда, ни в 1900 году, ни в 1905 году, ни в 1913 году, ни в 1914 году, ни в 1917 году — не была главной революционной партией России. Главной партией все же были эсеры, вплоть до октября 1917 года. Но их главным просчетом было то что у них не было своего Ленина, они опирались на поддержку масс, большинства. И проиграли. Ленин — от лица меньшинства победил.