Александр Афанасьев - Империя, которую мы потеряли. Книга 2

Во вторую Думу Струве пришел уже как депутат. На этом посту он ратовал за тесное сотрудничество парламента с правительством и занятие конструктивной позиции, нацеленной на постепенное расширение его полномочий. Работал в комиссиях по бюджету и по трудовому законодательству. На первом же бюджете — он схлестнулся с левыми партиями, когда те потребовали отвергнуть бюджет без утверждения. Струве сделал все чтобы кадеты не участвовали в антибюджетной коалиции — и заслужил титул «предателя народа».

Публичным политиком он был плохим. Ариадна Тыркова-Вильямс.

«Что бы Струве ни делал, с кем бы он ни говорил, Струве почти никогда не отдавал беседе всего внимания, думал еще о чем-то другом, пока на него не нападал припадок интеллигентной ярости, чаще всего полемической. Тогда он вдруг налету схватывал слова своего собеседника и отвечал по существу. У него и в теле было беспокойство. Он вертелся на стуле, отворачивался от того, с кем говорил, хватал разные предметы со стола и бесцельно их крутил, делал руками странные движения в воздухе, неожиданно обрывал фразы. И вдруг громко смеялся, часто без всякого к тому повода. Вцеплялся в какую-нибудь мысль, в какое-нибудь выражение и долбил его, как одержимый.

Все это делало его подчас смешным, иногда несносным. В Государственной Думе не только депутаты, но даже мы, журналисты, жили у всех на виду, как актеры, и на этой открытой сцене внешняя несуразность Струве больше бросалась в глаза, чем в частной жизни. В кулуарах, в этом просторном думском салоне, куда после дебатов приходили депутаты, поглаживая свои растрепанные перья, как тетерева на току после хорошей драки, они старались не попасть впросак. Но Струве не раз умудрялся что— нибудь буркнуть, что-нибудь недоговорить или переговорить. Делал он это на бегу, точно спасаясь от стаи гончих. Потом злился, когда видел в газетах собственные слова: — Да я этого не говорил. Я совсем иначе думал. Эти болваны придали моим словам совсем не то значение. Да как они смели, идиоты?!

Не знаю, каков он был в комиссиях. Надо думать, что там его начитанность, его экономические знания, его энциклопедичность были очень полезны. Но на парламентской трибуне этот публицист, так упорно боровшийся за то, чтобы в России явилась возможность высказаться в парламенте, оказался совершенно беспомощен. Кадетская фракция поручила ему речь по какому-то экономическому вопросу. Он прибежал на трибуну, держа в руках охапку бумаг и бумажонок. Разложил свое добро перед собой на пюпитре, несколько раз оправил всегда сползавшие в сторону пенсне, стал рыться в своих записях. Бумажки ерошились и громко шелестели. Слова оратора раздавались отрывисто и не очень внятно. Голос то падал, то возвышался. Рыжая борода то наклонялась к пюпитру, то дыбилась против слушателей, которые с недоумением, смущенно смотрели на выступление этого уже прославленного, умного политического деятеля. Фразы доносились все более беспорядочные, точно Струве потерял нить мыслей и тщетно пытается ее найти в своих летучих листках.

Все лихорадочнее перебирал он свои записки и кончил тем, что рассыпал их веером вокруг трибуны. Все бросились их подбирать: пристава, депутаты, сам оратор. На председательском месте Головин, крепко стиснув тонкие губы, над которыми топорщилось острие усов, с трудом сдерживался, чтобы не улыбнуться. Ну а в ложе журналистов и наверху, в публике, без церемонии смеялись».

Струве видел проблему Думы в отсутствии конструктивного большинства. Он пытался агитировать собственную партию за альянс с октябристами — но получил отказ. Но при этом — он привлек внимание Столыпина, которому тоже нужно было большинство в Думе. И Столыпин именно в это время получил отказ Милюкова заявить о том что партия кадетов осуждает политические убийства.

Струве и Челноков, еще один правый кадет — наладили тайный канал связи со Столыпиным, не раз встречались с ним по ночам, обсуждая совместную работу над некоторыми законопроектами. При этом, кадеты боялись левых нападок, а Столыпин — правых и потому встречи эти они держали в тайне.

01 июня 1907 года Столыпин пришел в Думу сообщил о том, что полиция раскрыла заговор, в который вовлечено несколько депутатов социал-демократической фракции, и он просит согласия Думы на лишение этих депутатов парламентского иммунитета. Кадеты — на своем заседании решили просьбу отвергнуть (Струве предлагал потребовать от обвиненных депутатов сложить полномочия добровольно и предстать перед судом).

Четверо депутатов, в том числе и Струве — поехали в Елагин дворец, к премьеру. Разговор кончился в общем то ничем и Дума была распущена. Надо сказать, что эта история с СД-депутатами была провокацией Столыпина — но провокацией трагической. Он знал что уже разработан новый закон о выборах, из Зимнего дворца на Столыпина давили, требуя распустить Думу. С другой стороны — несмотря на разговоры, депутаты пока не сделали ни шагу навстречу правительству.

В этих условиях — Столыпин не мог да и не хотел тратиться чтобы защитить их.

Но эта история имела последствия — левацкая газета Русь опубликовала статью о ночном визите в Елагин дворец, причем в ней активно намекалось, что депутаты пытались выторговать спасение Думы. А это в то время считалось «бесчестным», ведь Дума вела войну. Появились карикатуры. Грянул скандал.

Эта история окончательно повесила на Струве ярлык предателя — и одновременно привела его в ярость. Он понял что ни в его партии ни в стране нет никого, кто бы занимался построением в стране конституционного порядка. Он понял, что страна встала на путь ведущий к новому социальному взрыву.

Ответственность за это — он возлагал в равной степени на интеллигенцию и бюрократию. Его публичные нападки на интеллигенцию привели последнюю в ярость — в третью Думу он так и не попал. Но главное было еще впереди…

Было бы ошибочно думать, что мы пережили только “политические” годы и нуждаемся только в политическом поучении, в политических выводах. Более того, можно сказать, что в некоторых отношениях чисто политическая точка зрения пока бесплодна. Бесплодна потому, что, как ни ясны некоторые политические цели, никто не может пока указать ясных политических путей к этим целям. Сравнительно с дооктябрьским прошлым Россия сделала огромный принципиальный шаг вперед в политическом отношении. Но сделав этот шаг, она очутилась перед культурными проблемами, которые, казалось, были оттеснены на задний план политическим вопросом. Если прежде можно было сказать… что никакой культурный прогресс невозможен без решительного, принципиального политического разрыва с прошлым, — то теперь так же решительно можно утверждать, что никакой политический шаг вперед невозможен вне культурного прогресса; без такого прогресса всякое политическое завоевание будет призраком, будет висеть в воздухе.