Александр Афанасьев - Империя, которую мы потеряли. Книга 1

Вам должно быть хорошо известно, что мы, русские, первые протянули братскую руку великому объединению западноевропейских рабочих, что мы самым активным образом приняли в нем участие, более активно, чем того, быть может, требовали наши интересы. Но, к несчастью, вы не были в состоянии понять, что мы, будучи вполне солидарны с основными социалистическими принципами европейской рабочей партии, можем в то же время и не быть солидарными с ее тактикой и никогда солидарны не будем и быть не должны (по меньшей мере с той фракцией, во главе которой стоят господа Маркс и Энгельс) в вопросах, касающихся исключительно практического осуществления этих принципов и революционной борьбы за них. Положение нашей страны совсем исключительное, оно не имеет ничего общего с положением какой-либо страны Западной Европы. Средства борьбы, применяемые последней, по меньшей мере совершенно непригодны для нашей. У нас требуется совершенно особенная революционная программа, которая в такой степени должна отличаться от германской, в какой социально-политические условия в Германии отличаются от таковых в России. Судить о нашей программе с германской точки зрения (т. е. с точки зрения социальных условий германского народа) было бы так же абсурдно, как рассматривать германскую программу с русской точки зрения. Вы не понимаете этого, вы не в состоянии воспринять русскую точку зрения и, тем не менее, вы отваживаетесь выносить нам приговоры и давать нам советы!

Если бы можно было предположить, что эта смелость и невежество не предназначены для дискредитирования русской революционной эмиграции в общем или что немецкая публика будет в состоянии проверить ваши данные, то я бы не занял вашего внимания моим письмом. К сожалению, этих предположений сделать нельзя, и потому я считаю своей обязанностью придти на помощь вашему невежеству, чтобы несколько обуздать вашу дерзость.

Да будет вам прежде всего известно, что мы в России совершенно не располагаем ни одним из тех революционных средств борьбы, которые имеет в своем распоряжении Запад вообще и Германия в частности. Мы не имеем городского пролетариата, у нас нет свободы печати, нет представительных собраний, словом — ничего, что давало бы нам право надеяться объединить когда-либо запуганные, искалеченные, невежественные массы трудящегося народа (в случае, если экономическое status quo останется без изменения) в благоустроенный дисциплинированный союз всех рабочих, которые сознавали бы вполне как свое положение, так и средства для улучшения его. Рабочая литература у нас немыслима; но если бы она даже и была возможна, то была бы совершенно бесполезна, так как огромное большинство нашего народа не умеет читать. Личное влияние на народ вряд ли может дать какие-либо значительные длительные результаты, но если оно и могло бы принести действительную пользу, — оно у нас совершенно невозможно. На основании недавно изданного правительственного указа, каждая попытка сближения образованных классов с "темными" (как их у нас называют) крестьянами была бы возведена в степень государственного преступления. Жить среди собственного народа возможно, лишь переодевшись в чужое платье и пользуясь фальшивым паспортом. Вы должны будете согласиться, милостивый государь, что, при наличии подобных условий, мечтать о пересадке Интернациональной рабочей ассоциации на русскую почву было бы более чем ребячеством. Это обстоятельство не должно вас, однако, привести к мысли, что победа социальной революции в России более проблематична, менее надежна, чем на Западе. Ни в малейшей степени! Если мы и не обладаем теми благоприятными обстоятельствами, которые имеются у вас, то мы можем назвать ряд других, которых у вас нет.

У нас нет городского пролетариата, это, конечно, верно; но зато мы не имеем и буржуазии. Между страждущим народом и давящим его деспотизмом государства у нас нет среднего класса; нашим рабочим предстоит борьба лишь с политической властью, — власть капитала находится у нас еще только в зародыше.

Вам, милостивый государь, должно быть известно, что борьба с первой гораздо легче, чем со второй.

Наш народ невежествен — и это факт. Но зато он в большинстве своем (особенно в северных, центральных, северо— и юго-восточных частях России) проникнут принципами общинного владения; он, если можно так выразиться, коммунист по инстинкту, по традиции. Идея коллективной собственности так крепко срослась со всем миросозерцанием русского народа, что теперь, когда правительство начинает понимать, что идея эта несовместима с принципами "благоустроенного" общества, и во имя этих принципов хочет ввести в народное сознание и народную жизнь идею частной собственности, то оно может достигнуть этого лишь при помощи штыков и нагайки.

Из этого ясно, что наш народ, несмотря на свое невежество, стоит гораздо ближе к социализму, чем народы Западной Европы, хотя последние и образованнее его.

Наш народ привык к рабству и покорности — этого, правда, нельзя оспаривать. Но из этого вы не должны заключать, что он доволен своим положением. Нет, он протестует, и протестует беспрерывно… В какие бы формы ни выливались его протесты, будь это форма религиозных сект — "раскола", как их у нас называют, — или форма отказа от уплаты податей, или форма разбойничьих шаек и поджогов, или же, наконец, форма восстаний и открытого сопротивления власти, — все же он протестует, и порой весьма энергично. Вы не можете, конечно; ничего обо всем этом знать: Европу об этом никогда не оповещают, а в России даже запрещено вслух говорить об этом.

Протесты эти, правда, незначительны и разрозненны. Тем не менее, они в достаточной степени ясно показывают, что народу невыносимо его положение и что он пользуется всякой возможностью, чтоб дать выход накопившемуся в нем чувству горечи и ненависти к своим притеснителям. И потому русский народ можно назвать инстинктивным революционером, несмотря на его кажущееся отупение, несмотря на отсутствие у него ясного сознания своих дел.

Наша интеллигентская революционная партия мала количественно, — это тоже верно. Но зато она и не преследует других идеалов, кроме социалистических, а ее враги, пожалуй, еще бессильнее, чем она, и это их бессилие приходит на помощь нашей слабости. Наши высшие классы (дворянство и купечество) не образуют никакой силы — ни экономической (они слишком бедны для этого), ни политической (они слишком не развиты и чересчур привыкли доверять во всем мудрости полиции). Наше духовенство совсем не имеет значения — ни в народе, ни вне его. Наше государство только издали производит впечатление мощи. На самом же деле его сила только кажущаяся, воображаемая. Оно не имеет никаких корней в экономической жизни народа, оно не воплощает в себе интересов какого-либо сословия. Оно одинаково давит все общественные классы, и все они одинаково ненавидят его. Они терпят государство, они, по-видимому, выносят его варварский деспотизм с полным равнодушием. Но это терпение, это равнодушие не должно вводить вас в заблуждение. Они являются лишь продуктом обмана: общество создало себе иллюзию российской государственной мощи и находится под очарованием этой иллюзии.