Ричард Вайнен - Долгий '68: Радикальный протест и его враги [калибрятина]

Массю сражался в рядах «Свободной Франции» и был горячо предан де Голлю. Когда в ходе одной из инспекций де Голль спросил у него: «Так что, Массю, ты по-прежнему дурак?» («Alors, Massu toujours con?»), тот ответил: «Так точно, по-прежнему дурак и по-прежнему голлист» («Toujours con et toujours gaulliste»). В 1958 году Массю убеждал взбунтовавшихся алжирских французов обратиться с призывом вернуть де Голля к власти. Позднее он получил выговор за то, что выражал сомнения в алжирской политике генерала. Однако он не участвовал в путче офицеров, недовольных тем, что Франция оставила Алжир — хотя при этом призывал помиловать мятежников, чем заработал еще один упрек от де Голля. Его положение позволяло ему трезво оценить, до какой степени солдаты возмущены потерей Алжира и как это может повлиять на лояльность армии.

Де Голль прибыл в Германию в подавленном настроении. Он долго рылся в сумке, разыскивая свои очки; генерал терпеть их не мог, но без очков оказывался почти слепым. Потом он заявил: «Все пропало» («Tout est foutu»). Несмотря на это, всего через несколько часов де Голль вернулся во Францию — хотя казалось, что и тогда он не совсем понимал, чем все в итоге обернется. Он велел сыну и внукам — некоторые из них были ровесниками протестующих студентов — побыть в Германии. Мадам де Голль настояла на том, чтобы и ее украшения были оставлены там на хранение.

Во Франции тоже никто не понимал, как события будут развиваться дальше. За неделю до этого британский посол отмечал: «И префекты, и политики полностью исключают возможность использования армии» 94. Британский военный атташе «слышал от военного начальства, что никто не хочет приказывать армии использовать силу, и что командиры будут не в восторге, если придется бросить молодых солдат против студентов или рабочих» 95. Политики опасались военного вмешательства. Призывники, составлявшие основную часть армии, могли отказаться стрелять по мирному населению, но некоторых министров де Голля больше беспокоило то, что в такой ситуации предпримут более жесткие профессиональные солдаты. Пьер Мессмер, министр обороны, еще в начале мая говорил, что легионеры и десантники «готовы стрелять без колебаний — и вот тогда может случиться худшее» 96.

В конце месяца, однако, тон докладов изменился. Кровопролитие теперь представлялось вполне возможным. Офицеры прощупывали почву. Солдаты британской Рейнской армии обнаружили, что французские части из Германии отправляются назад во Францию 97. Войска тайно размещались вокруг Парижа и «были готовы к быстрому вмешательству» 98. Британский военный атташе узнал, что офицеров переводят из штабного училища обратно в части: по его мнению, это делалось либо для того, чтобы подготовиться к выступлению, либо же с тем, чтобы очистить само училище для использования его в качестве казармы.

Вероятно, в отлете де Голля и его возвращении не стоит искать какую-то особую логику. Он часто руководствовался интуицией, а не расчетом. В течение предыдущих недель окружение генерала уверилось в том, что на его интуицию полагаться больше нельзя, но в последние майские дни генерал, по-видимому, вновь стал собой. Он избавил себя от лихорадочной атмосферы Елисейского дворца. Возможно, перелет через французские провинции заставил его вспомнить о полете 1940 года в Лондон, или же это просто стало для него напоминанием о том, что в глубинке, особенно на востоке, гораздо спокойнее, чем в Париже.

В последнюю неделю мая де Голль почти не напоминал о себе, даже когда находился в Елисейском дворце. 28 мая британский посол написал, что вся власть находится в руках Помпиду, а «генерал по-прежнему витает в облаках, играясь с идеей диалога (или, скорее, монолога) между собой и народом» 99. На следующий день дипломат сообщил об обеде с участием крупнейших банкиров и промышленников. Его поразило то, что «о де Голле почти не упоминали» 100. Посол считал, что генерала могут вынудить покинуть страну не для того, чтобы скрыться от революции, а просто потому, что само его присутствие может превратиться в неловкость. С наибольшей вероятностью, по мнению посла, де Голль мог отправиться в Швейцарию или Италию: «Если у него будет хоть какой-то выбор в этом вопросе, не могу представить, чтобы он вернулся в Великобританию» 101. Утром 30 мая британское посольство сообщило в Лондон, что «правительство находится в состоянии полного распада» 102.

Контрреволюция

Как ни странно, несколько часов физической отлучки сделали присутствие де Голля более ощутимым. Впервые с начала мая он оказался в центре внимания. По возвращении де Голль произнес еще одну речь. В этот раз он выступал по радио, а не по телевидению, и это был хороший ход. На экране де Голль выглядел непривлекательно: пожилая дама из Эльзаса, поклонница генерала и подруга его семьи, сказала ему, что во время телетрансляции 24 мая он выглядел так, будто «сердит на всех вокруг» 103. Бестелесный голос по радио не обладал возрастом. Это напоминало выступление 18 июня 1940 года, когда де Голль впервые призвал французов бороться с Германией. Ален Пейрефит писал:

«Весь тот день с нами был только голос генерала… Он собирался выступать по радио, как прежде в Лондоне, во время трескучих ночных эфиров. Он восстановил уверенность в себе и был готов изменить ситуацию. Его единственным оружием было слово — обнаженный голос» 104.

Де Голль также выиграл от изменений, произошедших к тому моменту во Франции. Консервативная буржуазия, испуганно молчавшая бóльшую часть мая, начала приходить в себя. Первоначально некоторые правые спокойно отнеслись к студенческим протестам. Были времена, когда Латинский квартал становился местом беспорядков и демонстраций, организуемых правыми силами, а некоторые аспекты деятельности «новых левых», проявившиеся в 1968 году — например, неприязнь к якобинскому централизму и потребительству, — привлекали традиционных правых. Историку Филиппу Арьесу, например, в заявлениях студентов слышались отголоски идей «нашей реакционной юности». Особенно его поражал «отказ от политической жизни и возвращение к глубинам коллективного и подавляемого» 105. Конечно, в 1968-м не раз происходили столкновения между правыми группировками и радикальными студентами, но были также и эпизоды, где обе стороны проявляли друг к другу сдержанное уважение. Член комитета лицеистов вспоминал собрание, на котором выступал Жорж Сож, католик из числа правых и сторонник французской власти в Алжире. Молодой левак сравнивал «искреннюю» позицию Сожа со «статичной» позицией Коммунистической партии Франции и «ретроградным авторитетом голлизма», причем сравнение было не в пользу последних. Юноша добавлял: «Они [правые, разделяющие воззрения Сожа] отвергают общество потребления». Сож призывал публику «помогать революции всеми силами, поскольку существующее общество отвратительно в глазах Христа» 106.