Ричард Вайнен - Долгий '68: Радикальный протест и его враги [калибрятина]

Тони Бенн к концу 1960-х годов придерживался гораздо более левых взглядов, чем Ширли Уильямс. У него, как и у Дженкинса, сложились весьма странные отношения с британскими левыми студентами. Бенн понимал, что работа в лейбористском правительстве дискредитирует его в глазах радикалов. Приняв участие в одной телевизионной дискуссии, он сделал следующую запись: «Студенты нападали на меня из-за того, что я представлял лейбористский кабинет, был в нем министром и так далее» 36. В личном плане, однако, Бенн с пониманием относился к тем, кто осуждал его, а иногда — правда, тайком — переходил на другую сторону баррикад. В июне 1968-го Бенн инкогнито отправился в «свободный университет» в Бристоле: «Я… надел очки и снял пиджак, и никто не обратил на меня внимания». Состоявшиеся в «свободном университете» обсуждения таких тем, как «Власть черным» и «Война во Вьетнаме», заставили его признаться себе в том, что раньше он «вообще не думал о политике серьезно» 37.

Наиболее законченным воплощением парадоксальных отношений между лейбористами и «новыми левыми» стала фигура Энтони Кросленда. Опубликованная им в 1956 году книжка «Будущее социализма» ( The Future of Socialism ), в которой утверждалось, что партия лейбористов вполне может вписаться в реалии модернизированного и технократического капитализма, обеспечила ему «почти дьявольскую репутацию» в глазах «новых левых» 38. В середине 1960-х Кросленд продвигал учебные заведения, основанные на общедоступности, а не на академической селекции, но в то же самое время внедрял в высшем образовании «бинарную» систему, которая предполагала создание политехнических институтов, обучающих практическим навыкам и не обладающих таким престижем, как университеты. Противодействие «бинарному делению» было важным аспектом студенческой политики конца 1960-х. При этом Кросленд пренебрежительно относился к «британскому мещанству и тоскливости» и считал обеспечение равенства целью социальной (а то и экономической) политики — а это уже было близко к устремлениям «новых левых». Историк, который в 1986 году описывал радикальную студенческую политику 1968-го, закономерно задается вопросом: может быть, Кросленд прогнозировал будущее гораздо точнее, чем «новые левые» начала 1960-х 39?

Разочарование молодых радикалов в Лейбористской партии, наблюдавшееся в конце 1960-х, имело неожиданные последствия. В некоторых учебных заведениях доля учащихся, готовых идентифицировать себя с этой партией, сократилась до микроскопического уровня. Из 490 студентов, поступивших в 1968 году в Эссекский университет, 88% согласились ответить на вопросы, касающиеся их политических взглядов. Из этого числа только 1% причислил себя к «левым лейбористам» и еще 1% определил себя как «лейбористов-центристов» — несколькими годами ранее эти две позиции вобрали бы почти всех студентов, считавших себя «прогрессивными». Число называвших себя «пауэллистами», то есть тех, кто отождествлял себя с человеком, самым ненавистным для левых студентов 1968 года, равнялось числу «лейбористов». С другой стороны, 26% опрошенных называли себя «умеренными беспартийными левыми», а 5% — «беспартийными крайними левыми», из которых 4% приходилось на «анархистов», а 1% — на «коммунистов». На консерваторов и либералов ориентировались по 13%. Показательным было то, что самоидентификация большинства студентов отличалась от их электоральных предпочтений. 20% из опрошенных в Эссексе собирались голосовать за лейбористов, 15% — за консерваторов и 18% — за либералов, в то время как 25% хотели воздержаться от голосования. Остальные же не определились со своим выбором или намеревались голосовать за «другие объединения» 40.

Лейбористская партия сохраняла особый статус в качестве единственной левой партии, имевшей шансы сформировать правительство; именно это объясняет как тот факт, что даже те, кто не считал себя «лейбористами», собирались голосовать за нее, так и ту ярость, с какой радикалы относились к ее руководству. Некоторые британские левые по-прежнему заигрывали с «энтризмом» (от англ. «entry» — вход) — стратегией, предполагавшей вступление в Лейбористскую партию, чтобы преобразовать ее изнутри, хотя наиболее горячо ее обсуждали не в 1968-м, а пятью годами ранее. Вероятно, это объяснялось тем, что в 1968-м более перспективными казались иные, более прямые формы политического действия.

Определенным парадоксом можно считать то, что Лейбористской партии в конце 1960-х удавалось вытеснять радикальную политику именно потому, что противостояние ей или, по крайней мере, ее лидерам, становилось все более и более жестким. Колин Крауч, который до приобщения к крайним политическим воззрениям своих однокурсников по Лондонской школе экономики относил себя к левому крылу лейбористов, писал:

«Если спросить у британского студента-революционера, почему он протестует, почему использует стратегию прямого действия, почему постоянно ищет новых демонстраций и столкновений, то он, вероятно, заявит нечто такое, что почти не связано с университетом самим по себе. Он скажет, что иерархия Лейбористской партии предала британский рабочий класс» 41.

В свою очередь, лидер Федерации консервативных студентов (Federation of Conservative Students) описывал последствия этих процессов так:

«Важно иметь в виду, что для нынешней студенческой политики традиционные партийные ярлыки не вполне пригодны. Проще говоря, линия размежевания проходит между "умеренными" (сторонниками тори и лейбористов) и "экстремистами" (революционными социалистами). Различие… проистекает из желания первых улучшить нынешнюю систему и решимости последних ее уничтожить» 42. Как свидетельствует все вышесказанное, Консервативная партия по-прежнему сохраняла заметное присутствие в университетах. В 1968 году Федерация консервативных студентов заявляла, что с численностью в 11 тысяч человек она превосходит все прочие студенческие политические группы, вместе взятые.

Консервативные студенты не были противниками университетских реформ как таковых. Они поддерживали студенческие гранты и право студентов протестовать, не рискуя подвергнуться наказанию. Помимо этого, у консерваторов было два больших преимущества: во-первых, в конце 1960-х их партия не находилась у власти и, следовательно, не могла быть непосредственным объектом нападок; во-вторых, у консервативных лидеров, относившихся к проблеме принципов без того пиетета, который отличал лейбористских вождей, был больший простор для маневра. Когда консерватор Питер Ватерстон стал лидером Студенческого союза ЛШЭ, сменив на этом посту Колина Крауча, первым делом он поддержал захват студентами университетских зданий. Пошел он на это в качестве отвлекающего маневра, надеясь — ошибочно, как потом оказалось, — извлечь жало студенческого радикализма из тела своего вуза.