Юрий Селезнев - Куликовская битва в свидетельствах современников и памяти потомков

В «Сказании о Мамаевом побоище» говорится о том, что утром Фома Кацибей, стоявший в дозоре на р. Кочуре, рассказал великому князю Дмитрию Ивановичу видение на вечерней заре. Стоя на высоком месте, он увидел облако, движущееся с востока. Большие его очертания казались отрядами всадников, будто войска, шествовавшие к западу [884]. Сияние же пробивающегося солнечного света с южной стороны показалось ему похожим на фигуры двоих юношей, которые как будто обрушили свои мечи-лучи на это темное войско. И туча исчезла. Великий князь истолковал это видение как предзнаменование победы, но просил сохранить его в тайне.

«Сказание о Мамаевом побоище» сообщает, что перед самым утром 8 сентября великий князь отослал вверх по Дону засадный полк, поставив во главе его своего двоюродного брата Владимира Андреевича и дав ему своего лучшего воеводу князя Дмитрия Боброка [885]. Правда, достоверность данного известия вызывает ряд вопросов. Во-первых, ранние летописные повествования о Куликовской битве не знают этого факта [886]. Во-вторых, местность не позволяла разместить скрытно огромную массу всадников, поскольку большие лесные массивы остались на левом берегу Дона, а само поле предстоящего сражения, по мнению автора «Летописной повести о Куликовской битве», было открытое и обширное [887]. Да и сама отсылка лучших воинов вверх по Дону отправила бы их далеко в тыл за левый фланг русских боевых порядков. Сам состав этого полка также вызывает определенные сомнения: смог ли князь Владимир Андреевич стерпеть верховенство великокняжеского боярина и воеводы князя Дмитрия Боброка? стал бы великий князь Дмитрий Московский менять перед боем командование полка правой руки? [888].

Тем не менее автор «Сказания», повествуя о выделении засадного полка и его последующей атаке, делает немаловажную оговорку: «Се же слышахом от вернаго сего самовидца, сии же бысть от полку княже Володимерова Ондреевича» [889]. Поэтому вполне справедлив вывод о том, что отсылка «на рассказ очевидца Куликовской битвы должна принадлежать не автору "Сказания", а одному из источников "Сказания" Ссылка проливает свет на то, как составлялись рассказы о Мамаевом побоище» [890]. Вслед за исследователями необходимо признать, что «в отличие от многих других известий "Сказания" рассказ о засадном полке заслуживает доверия» [891].

«Летописная повесть о Куликовской битве» свидетельствует, что утром 8 сентября «всходящу солнцу, и бысть тма велика по всей земли, и мгляно было бяше того утра до третиаго часа» [892]. Вероятно, именно в этих непростых климатических условиях русским князьям и воеводам пришлось строить свои полки. По крайней мере, именно так можно истолковать дальнейшие слова «Летописной повести» о том, что «князь же великыи исполни полки своа велиции, и вся его князи русстии свои полкы устроивше» [893].

По всей видимости, русские полки, окруженные плотной белой пеленой, ожидающие появления противника, должны были испытывать чувство тревоги. Именно это состояние и отразил в своем произведении автор «Сказания о Мамаевом побоище», описывая приближение ордынского воинства: «И в то время, братье, земля стонеть велми, грозу велику подавающи на встокъ нолны до моря, а на запад до Дунаа, великое же то поле Куликово прегибающееся, рекы же выступаху из местъ своихъ, яко николи же бытии толиким людем на месте том» [894]. Менее образно и более кратко описывает появление татар автор «Летописной повести». Однако выглядит эта характеристика не менее тревожно: «Бысть в шестую годину дни, начашя появливатися погании измаилтяне в поле» [895].

По свидетельству «Сказания о Мамаевом побоище», поддерживая боевой дух русских ратников, великий князь сел на своего лучшего коня, облачился в парадные доспехи и объезжал полки, обращаясь к ним с речью [896]. После этого он пересел на другого коня и переоделся в новые доспехи, отдав прежние своему другу Михаилу Бренку. Князь повелел ему стоять в центре Большого полка под великокняжеским знаменем. Дмитрий Иванович понимал, что воины этого главного соединения в час битвы должны видеть своего полководца, думать, что он видит их. Сам же великий князь хотел знать все происходящее в бою и собирался бывать на разных участках сражения. Из оружия Дмитрий Московский взял копье и железную палицу. Надо полагать, что данное известие «Сказания о Мамаевом побоище» представляет собой как минимум недостоверное свидетельство. Столь пространное описание с обменом одеждами могло быть вызвано желанием автора памятника обогатить свидетельство «Летописной повести» о том, что «князь великии наеха наперед в сторожывых полцех на поганаго царя Теляка… Таче потом недолго попустя отъеха князь в велики полкъ» [897].

В то же самое время участие командующего войсками в первой схватке также вызывает множество сомнений. Однако нельзя полностью отрицать возможность такого поступка со стороны князя Дмитрия.

Еще одним известием «Сказания о Мамаевом побоище», которое следует признать недостоверным, является упоминание о том, что в утро самой Куликовской битвы пришла грамота с благословением от преподобного Сергия Радонежского, вдохновлявшего воинов на защиту православия [898]. Согласно «Летописной повести» послание от троицкого игумена было получено накануне, еще на левом берегу Дона [899].

По данным «Летописной повести», появившимся ордынским всадникам дали возможность выстроиться в боевые порядки: «И ту исполчишася татарстии полци противу христьан» [900]. По всей видимости, конница Мамая выстроилась традиционным для степняков образом: центр и два крыла. При этом «Летописная повесть» упоминает о сторожевом полку ордынцев: «Начата ся съеждати сторожевыыи плъки рускии с татарскыми» [901]. Однако в памятнике, возможно, отразилось лишь сближение противников: если в русских войсках сторожевой полк был, то, по представлениям книжника, он должен был быть и у ордынцев, а появление передовых рядов противника должно было рассматриваться как атака «сторожевого» полка. В то же время есть основания полагать, что Мамай мог выстроить свои войска, разделив их на пять (как это делал Узбек) [902]или четыре части (как это делал Токтамыш) [903]. Причем и в том, и другом случае отмечалось наличие авангарда — сторожевых постов. Немаловажно в этом случае свидетельство (правда, скорее всего, недостоверное) «Сказания о Мамаевом побоище» о наличии при ставке Мамая трехтысячного отряда [904], который, являясь арьергардом, должен был бы выполнять роль общего резерва. При наличии авангарда, центра и двух крыльев это была бы пятая часть войск. Однако сведения этого позднего источника необходимо использовать с осторожностью, ибо данные ранних памятников позволяют реконструировать построение войск Мамая лишь гипотетически. Традиционно в историографии в центре ордынских войск располагают генуэзскую пехоту. Однако с тактической точки зрения это неоправданно, так как атака конного войска в этом случае задерживалась бы медленным движением европейской пехоты. К сожалению, данные источников позволяют нам только гадать о том, были ли в составе войск Мамая «фряги» вообще и если были, то где они располагались в ходе боя (не исключено, что Мамай оставил их при своей ставке, как резерв).