Сильвия Федеричи - Калибан и ведьма

1500 и 1750 годами (HackettFischer, 1996).

96

Именно женщины, как правило, инициировали и возглавляли голодные

бунты. Во Франции в XVII веке, из тридцати одного голодного бунта, шесть, изученных Ивом-Мари Берсе, были устроены исключительно женщинами. В

остальных участие женщин было настолько заметным, что Берсе называет их

«женскими бунтами» [46]. Комментируя этот феномен со ссылкой на Англию

XVIII века, Шейла Роуботэм делает вывод, что женщины отличились в этом

типе протеста благодаря своей роли хранительниц домашнего очага. Однако, женщины больше всех страдали от высоких цен, их выживание напрямую

зависело от дешевой еды, так как они имели гораздо меньший по сравнению с

мужчинами доступ к деньгам и работе. Вот почему, когда цены на еду

поднялись, и распространился слух, что поставки зерна в город прекращены, женщины моментально вышли на улицы, несмотря на свое подчиненное

положение. Вот что произошло во время восстания в Кордове 1652 года, которое началось «рано утром ... когда бедная женщина рыдая шла по улицам

бедняцкого квартала, держа тело своего сына, который умер от голода»

(Kamen 1971: 364). То же самое произошло в Монпелье в 1645 году, когда

женщины вышли на улицы, «чтобы спасти своих детей от голодной смерти»

(там же: 365). Во Франции женщины осаждали пекарни, так как были

убеждены, что зерно расхищают, или считали, что богачи скупили лучший

хлеб, а оставили тот что похуже или подороже. Толпы женщин собирались у

хлебных лавок, требуя хлеба и обвиняя пекарей в сокрытии их запасов. Также

беспорядки вспыхивали на площадях, где располагались зерновые рынки, или

вдоль маршрутов, по которым обозы с зерном следовали на экспорт, а также

«на берегах рек, где...можно было увидеть лодочников, загружающих мешки».

При случае бунтовщики подстерегали обозы ... с вилами и палками ...

мужчины хватали мешки, женщины набирали в юбки столько зерна, сколько

могли унести» (Berce 1990:171-73).

Борьба за еду велась также и другими способами, такими как

браконьерство, воровство с полей или из домов соседей, и нападения на дома

богачей. В Труа в 1523 году ходили слухи, что бедняки готовятся поджечь дома

богачей, чтобы ворваться в них (Heller 1986:55-56). В Мехелене в Нижних

землях разъяренные крестьяне пометили дома спекулянтов кровью

(HackettFischer 1996:88). Не удивительно, что «голодные преступления»

оказали большое влияние на дисциплинарные процедуры XVI и XVII веков.

Наглядный пример — возрождение темы «дьявольского банкета» в судебных

процессах над ведьмами, ибо пиршество жареной бараниной, белым хлебом и

вином теперь считалось дьявольским актом в случае если речь шла о «простых

людях». Но главным оружием бедняков в борьбе за выживание, были их

собственные отощавшие тела, так, в голодные времена, орды бродяг и

попрошаек, полумертвые от голода и болезней, окружали более

состоятельных, хватая их за руки, обнажая свои язвы и заставляя их жить в

вечном страхе перед эпидемиями и бунтами. «Вы не можете пройти по улице

или остановиться на площади — пишет венецианец в середине XVI века — без

97

того, чтобы вас не окружила толпа, попрошаек: вы видите голод, написанный

на их лицах, их глаза словно перстни из которых вынули камни, их убогие тела

— это лишь кости, обтянутые кожей» (там же: 88). Веком позже во Флоренции

дела обстояли примерно так же. «Было невозможно слушать мессу» —

жаловался Дж. Балдуччи в апреле 1650 года — «так сильно докучали во время

службы убогие люди, голые и покрытые язвами» (Braudel 1966, Vol.II: 734-35)

[47].

Семья бродяг. Гравюра Лукаса ван Лейдена, 1520 г.

§4 Вмешательство государства в воспроизводство рабочей

силы: социальная помощь и криминализация рабочего

класса

Борьба за еду была не единственным фронтом общей борьбы против

распространения капиталистических отношений. Повсюду массы людей

сопротивлялись разрушению их прежних способов существования, боролись

против приватизации земли, упразднения обычных прав, введения новых

налогов, зависимости от заработной платы и длительного соседства с

98

армиями, которые так ненавидели, что спешили закрыть ворота городов, чтобы не дать солдатам расположиться в них.

Во Франции между 1530 и 1670 годами произошла тысяча «волнений»

(восстаний), многие из которых охватили целые провинции и потребовали

вмешательства войск (Goubert 1986:205). В Англии, Италии и Испании

происходило то же самое, из чего можно сделать вывод, что

докапиталистический мир деревни, который Маркс пренебрежительно

определял как «сельскую изоляцию», мог породить социальную борьбу такого

же уровня, что и индустриальный пролетариат.

В Средние века миграция, бродяжничество и рост «преступлений против

собственности» были частью сопротивления обнищанию и выселению, которые приняли массовый характер. Если верить жалобам властей, то

бродяги кишели повсюду, меняя города, пересекая границы, ночуя в стогах

сена, собираясь у городских ворот — огромная часть человечества

существовала как отдельное сообщество, десятилетиями избегая контроля

властей. Только в Венеции в 1545 году было зарегистрировано шесть тысяч

бродяг. «В Испании бродяги наводняли дороги, останавливаясь в каждом

городе» (Braudel, Vol. II: 740)[49]. В Англии — родине подобных инициатив —

государство впервые ввело новые, гораздо более суровые законы против

бродяг, предписывавшие закабаление и смертную казнь в случае рецидива. Но

репрессии были не эффективны и европейские дороги XVI и XVII веков

оставались местом великих потрясений и стычек. По ним шли еретики, спасаясь от преследований, уволенные солдаты, подмастерья и другой

«простой люд» в поисках работы, а также иностранные ремесленники, выселенные крестьяне, проститутки, торгаши, мелкие воры, профессиональные нищие. Но прежде всего по дорогам Европы

распространялись сказки, истории и опыт развивающегося пролетариата.

Вместе с этим уровень преступности возрос так резко, что можно

предположить, что имела место массовое перераспределение и возвращение

украденной общинной собственности [50].

Сегодня может показаться, что эти аспекты перехода к капитализму

остались в прошлом (по крайней мере для Европы) или, по определению

Маркса в «Грундриссе» (1973:459) являлись «историческими предпосылками»

капиталистического развития, которые были преодолены более зрелыми

формами капитализма. Однако существенное сходство между этими

явлениями и социальными последствиями новой фазы глобализации, которые