Сильвия Федеричи - Калибан и ведьма

этим вопросам достигали очень редко.

В то время как реформаторы-гуманисты, такие как Хуан Луис Вивес [54] и

представители богатых горожан признавали экономическую и

дисциплинарную выгоду более либеральной и централизованной организации

благотворительности (впрочем, не идущей дальше раздачи хлеба), часть

духовенства усиленно выступала против запрета индивидуальных

пожертвований. Однако при всех различиях систем и мнений, помощь была

такой скудной, что породила столько же конфликтов, сколько и

умиротворения. Те, кому оказывалась помощь возмущались унизительными

процедурами, такими как ношение «знаков позора» (которыми раньше

отмечались прокаженные и евреи), или участие в ежегодных парадах бедных

(во Франции), на которых они должны были шествовать, распевая гимны и

держа в руках свечи; и они яростно протестовали, если не получали

милостыню своевременно, или она была недостаточной для удовлетворения

их потребностей. В ответ на это в некоторых городах Франции устанавливались

виселицы во время процедуры раздачи еды бедным, или когда от них

102

требовали отработать полученную еду (Zemon Davis, 1968: 249). В Англии в XVI веке получение социальной помощи — также детьми и пожилыми людьми —

стало причиной попадания в «работные дома», где на них опробовали разные

способы организации труда. [55] В результате, наступление на рабочий класс, начавшееся с огораживаний и Революции цен, в течение века привело к

криминализации рабочего класса, то есть формированию огромной массы

пролетариев, которые либо были заключены в недавно организованные

«работные дома» и исправительные учреждения, либо пытались выжить вне

закона, находясь в открытом противостоянии с государством — всегда в одном

шаге от кнута и удавки.

С точки зрения формирования трудолюбивой рабочей силы, это был

полный провал, и постоянная озабоченность политических кругов XVI - XVII веков вопросом социальной дисциплины свидетельствует о том, что

государственные деятели и капиталисты того времени хорошо понимали это.

Кроме того, социальный кризис, спровоцированный общим состоянием

непокорности, усилился во второй половине XVI века из-за нового

экономического спада, по большей части вызванного резким сокращением

населения Испанской Америки в результате Конкисты и сокращением

колониальной экономики.

§5 Убыль населения, экономический кризис и

дисциплинирование женщин

Мечта колонизаторов о бесконечном источнике рабочей силы (вторящая

расчетам первооткрывателей «бесконечного числа деревьев» в лесах Америки) была разрушена менее чем через сто лет после высадки Колумба на

американский континент.

Европейцы принесли в Америку смерть. Оценки демографического

коллапса, который поразил регион после колониального вторжения, варьируются. Но исследователи почти единогласно сравнивают его с

«Американским Холокостом». По словам Дэвида Станнарда (1992), в

следующий за Завоеванием век население сократилось на 75 миллионов

человек по всей Южной Америке, что составляло 95% её обитателей. Также

есть оценка Андре Гундера Франка, который пишет, что «менее чем за 100 лет

популяция индейцев в Мексике, Перу и некоторых других регионах снизилась

на 90% и даже на 95%» (1978:43). В Мексике численность населения упала «с

11 млн. в 1519 году и 6.5 млн. в 1565 году, до примерно 2.5 млн. в 1600 году»

(Wallerstein 1974: 89n). К 1580 году «болезни … вкупе с жестокостью испанцев

убили или изгнали большую часть населения Антильских островов, долин

Новой Испании и Перу, и побережья Карибов» (Crosby: 1972:38), и скоро

уничтожат много больше в Бразилии. Духовенство рационализировало этот

«холокост» как наказание Божье за «скотское» поведение индейцев (Williams 103

1986:138); но его экономические последствия не были проигнорированы.

Вдобавок, к 1580-м численность населения в Западной Европе также стала

снижаться, этот процесс продолжался до XVII века, достигнув пика в

Германии, где население сократилось на треть [56].

Если не считать эпидемию Черной смерти (1345-1348 гг.) это был

беспрецедентный демографический кризис, и статистика, как бы ужасна она

ни была, рассказывает лишь часть истории. Смерть нанесла удар по «бедноте».

По большей части, от эпидемии оспы, прокатившейся по городам, умирали не

богатые, а ремесленники, поденщики и бродяги (Kamen 1972: 32—33). Они

умирали в таких количествах, что улицы были вымощены их телами, и власти

обвинили во всем заговор, подстрекая народ охотиться на злоумышленников.

Также в убыли населения винили низкий уровень рождаемости и нежелание

бедноты заниматься собственным воспроизводством. Трудно сказать, до какой

степени эти обвинения обоснованы, поскольку демографические записи до

XVII века были весьма обрывочными. Зато мы знаем, что к концу XVI века

брачный возраст увеличился для всех слоев населения, и в то же время

количество брошенных детей — новое явление — стало расти. Мы также имеем

жалобы священников, которые с амвона обличали молодежь, не желавшую

вступать в брак и размножаться, чтобы не плодить больше ртов, чем они

смогут прокормить.

Пик демографического и экономического кризиса пришелся на 1620-ые -

1630-ые годы. В Европе, как и в колониях, рынки сократились, торговля

остановилась, безработица стала массовой, и какое-то время существовала

возможность, что развивающаяся капиталистическая экономика может

обрушиться, поскольку интеграция между колониальной и европейской

экономиками достигла точки, когда взаимное влияние кризиса значительно

ускорило его течение. Это был первый международный экономический

кризис, Общий кризис, как назвали его историки (Kamen 1972:307ff; Hackett Fischer 1996:91).

Именно в этом контексте вопрос отношений между трудом, населением и

накоплением богатств вышел на передний план политических дебатов и

стратегии разработки первых элементов демографической политики и режима

«биовласти» [57]. Эти концепции применяются грубо, «населённость»

(«populousness») часто путают с «населением» («population») [58], и

жестокость средств, которыми государство начинает наказывать любое

поведение, препятствующее росту населения, не должна нас обманывать на

этот счёт. Я считаю, что именно демографический кризис XVI-XVII веков, а не

конец голода в Европе в XVII веке (как утверждает Фуко) сделал

воспроизводство и рост населения государственной заботой и главным

объектом интеллектуального дискурса. Далее я утверждаю, что причины

эскалации преследования «ведьм» и новых методов дисциплинирования, принятых государством в этот период для управления деторождением и для