Сильвия Федеричи - Калибан и ведьма

142

Мулье-Бутан подчеркивает, что на самом деле происходило противоположное: экспроприация земли была нацелена на то, чтобы привязать работников к их

рабочим местам, а не поощрить их мобильность. Капитализм — как

подчеркивает Мулье-Бутан — всегда в первую очередь заботился о

предотвращении бегства трудящихся (стр. 16-27).

[6] Как заметил Майкл Перельман, термин «первоначальное накопление» на

самом деле был придуман Адамом Смитом и отклонен Марксом из-за его

неисторичного характера в использовании Смита. «Чтобы подчеркнуть свою

дистанцированность от Смита, Маркс прибавил уничижительное «так

называемое» к названию заключительной части первого тома «Капитала», который он посвятил изучению первоначального накопления. Маркс, по сути, отклонил мифическое «первоначальное» накопление Смита для того, чтобы

привлечь внимание к фактическому историческому опыту» (Perelman 1985:25-26).

[7] О связи между историческим и логическим измерениями

«первоначального накопления» и её последствиях для современных

политических движений см.:

 Массимо Де Анджелис, «Маркс и первоначальное накопление.

Непрерывный характер «огораживаний» капитала»;

 в интернет-издании «The Commoner» (www.commoner.org.uk);

 Фреди Перлман, «Непреходящая привлекательность национализма», Детройт: Black and Red, 1985;

 Митчел Коэн, «Фреди Перлман: Достигая берегов дюжины мертвых

океанов» (неопубликованная рукопись, 1998)

[8] Описание систем энкомьенды, миты и катеквила см. (среди прочих) Андре

Гундер Франк (1978), 45; Стив Штерн (1982); и Инга Клендиннен (1987). Как

сказано у Гундера Франка, энкомьенда была «системой, согласно которой

права на труд индейских общин были предоставлены испанским

землевладельцам». Но в 1548 году испанцы «начали заменять энкомьенду

повинностей на репартимьенто («катеквил» в Мексике и «мита» в Перу), которая требовала от вождей индейского сообщества предоставлять испанским

судьям-распределителям (исп. «juezrepartidor») определённое количество

рабочих дней в месяц... В свою очередь, испанские чиновники распределяли

предоставленную рабочую силу между подрядчиками, которые должны были

платить чернорабочим определенную минимальную заработную плату»

(1978:45). Об усилиях испанцев по порабощению труда в Мексике и Перу в

ходе различных стадий колонизации, а также их влиянии на

катастрофический коллапс коренного населения, см. Гундер Франк (там же: 43-49).

143

[9] Для обсуждения «повторного закрепощения» см. Иммануил Валлерстайн

(1974) и Генри Камен (1971). Здесь важно подчеркнуть, что вновь

закрепощенные крестьяне теперь производили продукт для международного

рынка зерновых. Другими словами, несмотря на кажущееся возвращение к

прежнему характеру производственных отношений, навязанное им в

соответствии с новым режимом, они являлись неотъемлемой частью

развивающейся капиталистической экономики и международного

капиталистического разделения труда.

[10] Здесь я повторяю заявление Маркса в «Капитале», т. 1: «Само насилие есть

экономическая потенция» (1909: 824). Гораздо менее убедительно

предыдущее замечание Маркса, согласно которому: «Насилие является

повивальной бабкой всякого старого общества, когда оно беременно новым»

(там же). Во-первых, акушерки дают миру новую жизнь, а не разрушение. Эта

метафора также намекает на то, что капитализм «эволюционировал» из сил, созревших в недрах феодального мира — предположение, которое Маркс сам

опровергает в своих рассуждениях по поводу первоначального накопления.

Также сравнение насилия с животворной силой акушерки придает оттенок

позитива процессу накопления капитала, предполагая необходимость, неизбежность и в конечном счете прогресс.

[11] Рабство никогда не было упразднено в Европе, сохранившись по темным

углам, главным образом как женское домашнее рабство. Но к концу XV века

рабов снова начали импортировать из Африки португальцы. Попытки

навязать рабство продолжались в Англии весь XVI век, вылившись (после

введения социального пособия) в строительство первых в Европе работных и

исправительных домов.

[12] Подробности по этому вопросу см. Самир Амин (1974). Важно подчеркнуть

существование европейского рабства в XVI и XVII веках (и после), потому что

этот факт часто «забывают» европейские историки. По словам Сальваторе

Боно, это самоиндуцированная забывчивость стала результатом «драки за

Африку», которую оправдывали как миссию, направленную на прекращение

рабства на африканском континенте. Боно утверждает, что элита Европы не

могла признаться в существовании рабов в самой Европе, якобы колыбели

демократии.

[13] Иммануил Валлерстайн (1974), 90-95; Петер Кридте (1978), 69-70.

[14] Паоло Теа (1998) прекрасно реконструирует историю немецких

художников, которые были на стороне крестьян.

«Во время Реформации некоторые из лучших немецких художников

XVI века покинули свои мастерские, чтобы присоединиться к

крестьянам в их борьбе... Они делали зарисовки, вдохновляясь

принципами евангельской бедности, совместным использованием

благ и перераспределением богатства. Иногда... они брались за

144

оружие ради общего дела. Бесконечный список тех, кто после

военных поражений мая - июня 1525 года, испытал на себе

суровость уголовного кодекса, безжалостно применявшегося

победителями против побежденных, включает в себя известные

имена. Среди них [Йорг] Ратгеб, четвертованный в Пфорцхайме

(Штутгарт), [Филипп] Дитман, которого обезглавили, и

[Тильман] Рименшнайдер, которого покалечили — обоих в

Вюрцбурге, [Маттиас] Грюневальд, изгнанный из суда в Майнце, где он работал. Гольбейн-младший был настолько обеспокоен

этими событиями, что бежал из Базеля, города, который раздирал

религиозный конфликт». [Перевод авторки]

В Швейцарии, Австрии и Тироле художники также приняли участие в

Крестьянской войне, в том числе знаменитости вроде Лукаса Кранаха

(старшего), а также множество менее известных художников и граверов (там

же: 7). Теа указывает на то, что глубокое сочувствие художников делу крестьян

также подтверждается переоценкой сельских тем, изображающих

крестьянскую жизнь — танцующие крестьяне, животные и растения— в новом

немецком искусстве (там же: 12-15; 73,79,80). «Деревня стала одушевленной...

в восстании [она] приобрела индивидуальность, достойную быть

представленной», (там же: 155). [Перевод авторки].

[15] Именно через призму Крестьянской войны и анабаптизма европейские