Сильвия Федеричи - Калибан и ведьма

самое и и в других местах в которых бывал, не видя ничего

постыдного или недостойного в этой практике, которая сама по

себе была невинной и могла дать весьма полезные результаты.

Таким образом, он насмехался над одной злоумышленной и

завистливой персоной, которая … пыталась выставить его

197

преступником и обвиняла в том, что он «рыскает по деревням с

целью увидеть, как забивают свиней». [О]н не пренебрегал тем, что было написано об анатомии Везалием и другими опытными

авторами. Но предпочитал учиться гораздо более верным

способом, лично препарируя животных разных видов» (Descartes 1972: xiii—xiv).

ВписьмеМерсеннув 1633 годуонпишет: «J'anatomize maintenant les têtes de divers animaux pour expliquer en quoi consistent l'imagination, la mémoire...» [фр.

«Сейчас я вскрываю черепа различных животных, чтобы объяснить, из чего

состоит воображение, память...»] (Cousin Vol. IV: 255). Такжевписьмеот 20

январяонссылаетсянадеталиэкспериментасвивисекцией: «Apres avoir ouverte la poitrine d'un lapin vivant... en sorte que le tron et ie cœur de l'aorte se voyent facilement... Poursuivant la dissection de cet animal vivant je lui coupe cette partie du cœur qu'on nomme sa pointe» [фр. «После вскрытия груди живого кролика …

можно убедиться, что сердце и ствол аорты легко увидеть … Продолжая

вскрытие этого живого зверя, я вырезал у него ту часть сердца, которую мы

называем желудочком»] (там же: Vol VII: 350). Наконец, в июне 1640 года, отвечая Мерсенну, который спросил его, почему же животные чувствуют боль, если у них нет души, Декарт заверяет его, что они не чувствуют боли; ибо боль

существует лишь вместе с пониманием, которое отсутствует в животных

(Rosenfield 1968:8).

Этот аргумент эффективно снижал восприимчивость к боли, испытываемой

животными при вивисекции, у многих приверженцев научного мышления, современных Декарту. Так Николя Фонтен описывал атмосферу в Пор-Рояль, созданную верой в автоматизм животных: «Здесь вряд ли бы нашелся человек, не говоривший об автоматах… Они били собак с абсолютным равнодушием и

насмехались над теми, кто испытывал жалость к тварям, как если бы те

испытывали боль. Они говорили, что животные — это часовые механизмы; что

крики, который они испускают при ударах, это лишь звон маленькой

пружины, который она издает при прикосновении, но тело в целом не имеет

чувств. Они распинали бедных животных на досках, чтобы препарировать их и

изучать циркуляцию крови, которая была популярной темой для разговоров»

(Rosenfield 1968: 54).

[21] Доктрина Декарта о механической природе животных представляла собой

тотальную инверсию концепции о животных, которая преобладала в Средние

века до XVI века, и изображала их как умных, ответственных существ, наделенных развитым воображением и даже способностью говорить. Как

показал Эдвард Вестермарк, а позже и Эстер Коэн, в некоторых европейских

странах животные представали перед судом и иногда подвергались публичной

казни за свои преступления. Им назначали адвоката, и вся процедура –

процесс, приговор, казнь – исполнялась с соблюдением всех формальностей.

Например, в 1565 году жители Арля попросили об изгнании саранчи из их

198

города, а в другом случае черви, наводнившие приход, подверглись отлучению

от церкви. Последний суд над животным состоялся во Франции в 1845 году.

Животные также допускались в суд в качестве свидетелей для компургации

(судебного поручительства в пользу обвиняемого – прим. перев.). Человек, обвинённый в убийстве, мог предстать перед судом со своей кошкой и петухом, поклясться в их присутствии, что он невиновен, и быть оправдан (Westermarck 1924:254ff; Cohen 1986).

[22] Высказывались мнения, что архи-механическая перспектива Гоббса на

самом деле признавала за телом больше сил и динамизма, чем картезианство.

Гоббс отвергает дуалистическую онтологию Декарта, и в частности концепцию

разума как нематериальной, бестелесной субстанции. Рассматривая тело и

разум как монистический континуум, он объясняет ментальные операции

основываясь на физических и физиологических принципах. Однако, он не

менее чем Декарт, лишает человеческий организм власти, отрицая его

самопроизвольные движения, и сводит телесные изменения до механизмов

действия-противодействия. Чувственное восприятие, например, по Гоббсу

является продуктом действия-противодействия, из-за сопротивления органа

чувств атомарным импульсам, поступающим от внешнего объекта; воображение – это ослабленное чувство. Рассудок тоже, но при этом он еще и

вычислительная машина. Не менее чем Декарт, Гоббс мыслит операции тела в

терминах механической причинности, как подчиненные одинаковому

универсальному законодательству, которое регулирует мир неживой материи.

[23] Так, Гоббс сокрушался в Бегемоте:

«…после того как Библия была переведена на английский язык, каждый человек, более того, каждый мальчишка и девчонка, которые могут читать по-английски, стали думать, что они

говорят с самим Всемогущим и понимают, что он говорит, когда, читая по нескольку глав в день, пару раз прочли Писание. Итак, благодаря реформированной церкви и ее епископам и пасторам

было отброшено уважение и повиновение и каждый стал судьей

религии и истолкователем Писания для самого себя»

Он добавляет, что «множество людей покидали свои приходы и города по

рабочим дням, бросали свое дело»11, чтобы послушать мирских

проповедников.

[24] Показателен «Новый закон справедливости» (1649) Джерарда Уинстенли, в котором самый известный диггер спрашивает:

«Сотворил ли свет разума земные блага для того, чтобы одни

люди попрятали их в мешки и амбары, дабы другие были угнетены

нищетой? Сотворил ли свет разума закон, по которому один

человек, если не имеет такого изобилия как у других, то

11 Цитируется по переводу Богомолова А.С. //Гоббс Т. Сочинения: В 2 т. – Т. 2. – М.: Мысль, 1991. C. 600-602.

199

заимствует; по которому, чтобы взыскать заем, его лишают

свободы и морят голодом в тесной комнате? Сотворил ли свет

разума закон, по которому одна часть человечества должна

подавлять и вешать другую, чтобы не идти по их стопам?»

(Winstanley 1941:197).

[25] Заманчиво предположить, что эти подозрения касающиеся человечности

«низших классов» могли быть той причиной, по которой среди первых

критиков картезианского механицизма было немного тех, кто возражал

против декартова механического видения человеческого тела. Как отмечает Л.

К. Розенфилд: «самое странное во всех этих спорах то, что ни один из

страстных защитников наличия души у животных в этот первый период не