Сильвия Федеричи - Калибан и ведьма

взял дубину, чтобы защитить человеческое тело от заразы механицизма»

(Rosenfield 1968:25).

[26] Ф. Граус (1967) утверждает, что «название «Кокань» впервые встречается в

XIII веке (Cucaniensis произошло предположительно от Kucken), и кажется

использовалось в пародии», так как первым контекстом, в котором оно было

обнаружено, стала сатира на английский монастырь во времена Эдварда II (Graus 1967:9). Граус рассматривает различие между средневековым понятием

«страны чудес» и понятием Утопии эпохи Нового Времени, утверждая, что:

«В эпоху Нового Времени основной принцип конструирования

идеального мира подразумевал, что Утопия должна быть населена

идеальными существами, которые избавились от своих

недостатков. Жители Утопии примечательны своей

справедливостью и интеллектом… Утопические же видения

Средневековья, напротив, отталкиваются от человека, такого

каков он есть, и ищут удовлетворения его нынешних желаний»

(там же: стр. 6).

В Кокани (Шлараффенланде), например, еда и питье в изобилии, здесь нет

желания «насыщать себя» в меру, зато есть желание чревоугодничать, то чем

каждый мечтал заниматься в повседневной жизни.

«В этой Кокани … есть также источник молодости, в который

мужчины и женщины заходят с одной стороны, чтобы выйти с

другой прекрасными юношами и девушками. Затем история

продолжается «Скатертью-самобранкой», которая так хорошо

отражает простые мечты об идеальной жизни» (Graus 1967:7-8).

Иными словами, идеал Кокани не заключает в себе какого-либо

рационального проекта или идеи «прогресса», но он гораздо более

«конкретен», «тяготеет к деревенскому окружению», и «изображает состояние

совершенства, представление о котором в Новое Время не получило

дальнейшего развития» (Graus, там же).

200

Питер Брейгель, «Страна лентяев» (1567).

Лукас Кранах, «Источник юности»

201

Ян Лёйкен. Казнь Анны Хендрикс за колдовство в Амстердаме, 1571

202

Великая охота на ведьм в Европе

Несовершенное животное, без веры, без закона, без страха, без постоянства.

— Французская поговорка XVII века о женщинах

...ниже пояса у них – Кентавр,

Хоть сверху женщины.

До пояса они – созданья Божьи,

Внизу – один лишь черт.

Там – ад, там мрак и серная там бездна.

Жжет, палит, воняет, пожирает!

— У. Шекспир, «Король Лир»

Вы – истинные гиены, что очаровывают нас белизной своей

кожи, а когда глупость приводит нас к вам, вы

набрасываетесь на нас. Вы – предательницы Мудрости, помеха Прилежанию, … препятствие Добродетели, и

подстрекательницы, которые ввергают нас во все пороки, нечестивость и гибель. Вы – Рай дураков, Чума мудрецов и

Великая Ошибка Природы.

— Уолтер Чарлтон, «Эфесская матрона», 1659 г.

Введение

Охота на ведьм редко упоминается в истории пролетариата. До

сегодняшнего дня она оставалась одним из самых малоизученных явлений в

европейской истории [1], или, скорее, мировой истории, если мы учтем, что

миссионеры и конкистадоры несли с собой в Новый Свет обвинения в

поклонении дьяволу, как инструмент подчинения местного населения.

Возможно то обстоятельство, что жертвы европейской охоты на ведьм

были в основном крестьянками, может объяснить прошлое безразличие

историков к этому геноциду, безразличие, граничащее с соучастием, поскольку

стирание ведьм со страниц истории способствовало тривиализации их

203

физического уничтожения на столбах, давая понять, что это было

незначительное явление, если не фольклорное.

Даже те, кто изучали охоту на ведьм (в прошлом – почти исключительно

мужчины), часто были достойными наследниками демонологов XVI века.

Осуждая истребление ведьм, многие настойчиво продолжали изображать их

убогими дурочками, страдающими галлюцинациями, так что их

преследование могло быть обосновано как процесс «социальной терапии», которая служила поддержкой дружеской сплоченности (Midelfort 1972:3), или

описано такими медицинскими терминами, как «паника», «помешательство»,

«эпидемия», всеми характеристиками, которыми оправдывали охотников на

ведьм и лишали политической подоплеки их преступления.

Примеров мизогинии, которая вдохновляла академический подход к охоте

на ведьм, предостаточно. Как заметила Мэри Дейли еще в 1978 году, большинство литературы по этой теме написано с «точки зрения экзекуторов», которая дискредитировала жертв преследования, изображая их социальными

отбросами (женщинами «обесчещенными» или разочаровавшимися в любви), или даже извращенками, которым нравилось дразнить инквизиторов своими

сексуальными фантазиями. Дейли цитирует пример из «Истории психиатрии»

Франца Александера и Шелдона Селесника, в котором мы читаем:

«...обвинённые ведьмы часто играли на руку преследователям.

Чтобы облегчить вину, ведьма каялась в своих сексуальных

фантазиях на открытом судебном заседании; в то же время она

получала некоторую эротическую гратификацию, углубляясь во

все детали перед своими обвинителями мужского пола. Эти

психически неуравновешенные женщины были особенно

восприимчивы к идее, что они якобы укрывали у себя демонов и

дьяволов, и сознавались в сожительстве со злыми духами, также, как и сегодняшние эмоционально неустойчивые индивиды, которые

под влиянием газетных заголовков воображают себя известными

убийцами» (Daly 1978:213).

Бывали и исключения из этой тенденции обвинять жертв, и в первом, и во

втором поколении исследователей охоты на ведьм. Среди последних мы

должны упомянуть Алана Макфарлейна (1970), Э. Уильяма Монтера (1969, 1976, 1977), и Альфреда Сомана (1992). Но только на волне феминистского

движения охота на ведьм вышла из подполья, где была заключена до этого, благодаря отождествлению феминисток с ведьмами, которые вскоре стали

символом женского сопротивления (Bovenschen 1978:83ff) [2]. Феминистки

быстро поняли, что сотни тысяч женщин не могли быть убиты и подвергнуты

жесточайшим пыткам, не представляя при этом угрозы властной структуре.

Они также поняли, что эта война против женщин, осуществлявшаяся на