Сильвия Федеричи - Калибан и ведьма

феодализма стали болезнь, война, голод и смерть — четыре всадника

апокалипсиса, представленные на известной гравюре Альбрехта Дюрера —

настоящие предвестники капитализма. Тем не менее, предпринятые

средневековым пролетариатом попытки «перевернуть мир с ног на голову»

нельзя сбрасывать со счетов; несмотря на поражение, они все же привели

феодальную систему к кризису и в свое время, являлись «подлинно

революционными», так как не могли быть успешными без «радикальной

перестройки общественного порядка» (Hilton, 1973: 223-4). Толкование

«перехода» с точки зрения средневековой антифеодальной борьбы, также

25

помогает нам реконструировать социальную динамику, которая является

предпосылкой английских огораживаний и завоевания Америки, но прежде

всего раскрыть некоторые причины того, почему в XVI-XVII вв. истребление

«ведьм» и расширение государственного контроля над каждым аспектом

воспроизводства стали краеугольными камнями первоначального накопления.

§1 Крепостное право как классовые отношения

В то время как антифеодальная борьба Средних веков проливает свет на

развитие капиталистических отношений, ее собственное политическое

значение останется скрытым до тех пор, пока мы не поместим ее в более

широкий контекст истории крепостного права, которое было главенствующим

классовым отношением в феодальном обществе, и до XIV века было в центре

антифеодальной борьбы.

Крепостное право появилось в Европе в V — VII веках н. э. в результате

разрушения системы рабовладения, на которой была основана экономика

Римской империи. Оно было результатом двух взаимосвязанных явлений. С IV

века на территориях Римской империи и новых германских государств

землевладельцы предоставляли рабам право владеть наделом земли и

обзаводиться семьей, для того чтобы остановить их восстания и предотвратить

побеги на необжитые территории на окраинах империи, где формировались

сообщества беглых рабов [1]. В то же самое время землевладельцы начали

порабощать свободных крестьян, которые, разоряясь из-за экспансии рабского

труда и позже из-за германского вторжения, обращались к помещикам за

протекцией, даже если ценой была потеря независимости. Таким образом, при

том что рабство никогда не было полностью упразднено, новые классовые

отношения развивались как гомогенизация условий бывших рабов и

свободных земледельцев (Dockes 1982: 151), помещая всех крестьян в

подчиненное состояние, так что на протяжении трех столетий (с IX по XI) слово крестьянин (rusticus, villanus) стало синонимом слова раб (servus) (Pirenne, 1956: 63).

Как трудовые отношения и юридический статус, крепостное право было

колоссальным гнетом. Крепостные были связаны кабальными

обязательствами с землевладельцами, они сами и их имущество были

собственностью господ, и все аспекты их жизни были подчинены

манориальному праву. Тем не менее, крепостное право переопределило

классовые отношения, создав условия более благоприятные для трудящихся.

Крепостное право положило конец артельному труду, жизни в эргастулах [2], смягчило жестокие наказания (железные клетки, сожжения, распятия), на

которых держалось рабство. В феодальных поместьях крепостные

подчинялись закону помещика, но за проступки их судили на основании

обычая, а иногда судом равных.

26

Крестьяне обрабатывают почву для посева. Доступ к земле был основой власти

крепостных крестьян. Английская миниатюра, около 1340 г.

Самым важным аспектом крепостного права, с точки зрения изменений, которые оно привнесло в отношения «хозяин-слуга», является то, что оно дало

крепостным прямой доступ к средствам воспроизводства. В обмен на работу, которую они должны были выполнять на земле помещиков (demesne), крепостные получали участок земли (mansus или надел), который они могли

использовать для самообеспечения, и передать своим детям «как настоящее

наследство, заплатив простой налог на наследование» (Boissonnade 1927: 134).

Как отмечает Пьер Докез (Pierre Dockès) в своей работе «Рабство и свобода в

средневековье» (1982), это изменение повысило автономность крепостных и

улучшило условия их жизни, так как теперь они могли больше времени

посвятить собственному воспроизводству и договариваться о размере своей

повинности, вместо того чтобы быть использованными, как движимое

имущество на не обсуждаемых условиях. Что важнее всего, эффективное

использование и владение наделом земли означало, что крепостные могли

всегда прокормить себя, и, даже в случае обострения противостояния с

лендлордами, их не так-то легко было поставить на колени, угрожая голодом.

Правда, лорд мог согнать непокорных крестьян с земли, но это происходило

редко, так как трудно было найти новых работников в условиях относительно

закрытой экономики и коллективной природы сопротивления крестьян. Вот

почему – как отмечает Маркс – в феодальном поместье эксплуатация

трудящихся всегда напрямую зависела от применения силы [3].

Опыт самостоятельности, который крестьяне получали вместе с доступом к

земельным наделам, имел также политический и идеологический потенциал.

Со временем крепостной начинал смотреть на надел, который он занимал, как

27

на свой собственный, и менее терпимо относиться к ограничениям, которые

аристократия накладывала на его свободу. «Землю – крестьянам» –

требование, которое повторяется весь XX век, от Мексиканской и Русской

революции до современной борьбы против приватизации, — это боевой клич, который средневековые крепостные несомненно признали бы своим. Но сила

крепостных происходила из того факта, что доступ к земле уже был

реальностью для них.

Вместе с использованием индивидуальных наделов, крестьяне

использовали и общинные земли – луга, леса, озера, дикие пастбища –

которые обеспечивали жизненно важными для крестьянского хозяйства

ресурсами (дрова для топлива, бревна для строительства, пруды для ловли

рыбы, пастбища для выпаса скота), совместное использование которых

способствовало объединению и кооперации (Birrell 1987:23). В северной

Италии контроль над этими ресурсами даже послужил базой для развития

местного самоуправления (Hilton 1973: 76). Общинные земли были так важны

для политической экономии и борьбы средневекового деревенского

населения, что память об этом до сих пор будоражит наше воображение, проецируя образ мира, в котором вещи могут быть общими, а основой