Андрей Беляков - Чингисиды в России XV–XVII веков: просопографическое исследование

Остается невыясненным, когда окончательно все Калитичи стали восприниматься по своему статусу выше любого служилого Чингисида. Определенно об этом можно говорить только начиная с 1557 г. (старшинство распределения Чингисидов и Калитичей по полкам). Хотя, возможно, это случилось раньше. Не исключено, что формированию данных представлений способствовало крещение в начале XVI в. ряда казанских царевичей и включение их в великокняжескую семью путем брака одного из них (Петр Ибрагимович) с сестрой Василия III [2485]. Можно предположить, что некоторые из его крещеных братьев также породнились с великим князем Московским через браки с иными его родственницами или свойственницами. Но это произойдет позднее.

В западной историографии, вслед за Г.В. Вернадским, неоднократно высказывалось мнение о том, что именно в 1452 г. (принятая большинством исследователей дата основания «Касимовского царства»), а не в 1480 г., произошло падение Ордынского ига [2486]. В советской и российской историографии данный взгляд не получил поддержки.

Собственно первым служилым Чингисидом следует считать Муртазу б. Мустафу. По мнению Д.М. Исхакова, это сын царевича Мустафы, убитого под Переяславлем-Рязанским в битве на речке Листань в 1444 г., и внук Улуг-Мухаммеда [2487]. Царевич выехал в 1471 г. «с поля». Причина выезда, судя по всему, кроется в борьбе за казанский престол конца 60-х годов XV в. Тогда следует признать, что в русские земли он попал, скорее всего, из так называемых буферных зон, где, как правило, и находили свое пристанище казаки и в том числе, казакующие Чингисиды. Возможно, он некоторое время находился в Ногайской Орде, которая в XV–XVI вв. и являлась такой буферной зоной для многих Чингисидов, по тем или иным причинам оказавшихся в изгнании. Это можно объяснить политической заинтересованностью ногайских биев в определенном запасе законных претендентов на престол в Дешт-и Кипчаке (тот или иной Чингисид провозглашался номинальным ханом и тут же жаловал своего благодетеля титулом беклербека) и обширными родственными связями [2488]. Но в рассматриваемый нами период места ногайских кочевий находились в достаточном удалении от русских земель, на территории современного Казахстана. Немаловажно отметить, что инициатива выезда Муртазы исходила не от царевича, а от Москвы. За ним в степь посылали Никиту Беклемишева. В 1473 г. Муртаза пожалован «Новым Городом на Оце с многими волостьми» [2489].

Статус Чингисидов в России рубежа XV–XVI вв. не оставался неизменным. А.Л. Хорошкевич проанализировала его изменение на примере служилых Гиреев. Выехавший через Литву изгнанный крымский царь Нур-Даулет б. Хаджи-Гирей (1479–1493 гг.), по-видимому, сохранил за собой право свободного отъезда («доброволно приедешь, добровольно куды восхочешь пойти — пойдешь, а нам тебе не держати») и не контролируемой Москвой дипломатической переписки. Право отъезда сохранялось и за представителями его двора. Хотя в реальности данные права, кажется, не были безусловными. В любом случае, они не могли осуществляться самостоятельно и каждый раз требовали подтверждения великого князя. Да и возможностей для отъездов было мало. Гирей и другие знатные крымские татары могли вернуться в ряде случаев в Крым, если этому способствовала политическая обстановка на полуострове, или же отъехать в Литву. В последней было несколько больше свободы, по сравнению с Россией, но материальное и статусное положение Чингисида могло пострадать [2490]. В каждом конкретном случае крымские царевичи сами делали свой выбор. Но отсутствие гарантий свободного отъезда, конечно же, сократило число Гиреев, желающих выехать на Русь.

Выезд в Москву предварялся своеобразными приглашениями, «крепкими» или «крепостными» грамотами, в которых великий князь гарантировал Чингисиду безопасность и соответствующий социальный статус. Первоначально инициатива выезда исходила от крымцев. При этом они же порой составляли и присылали образцы грамот, смысл которых заключался в обещании предоставить убежище («опочив») и средства к существованию. В начале XVI в. «крепкие» грамоты заменяются «опасными». Они лишены термина «опочива», зато указывают конкретную форму содержания («и мы тебе… в своей земле место дадим»), указывающую на держание города. Появляется указание круга лиц, который может выехать с царевичем. Тогда же возникает новый пункт. Василий III обещает «лиха и нечти и силе никоторой никак не быти». Ранее данный пункт встречался в ханских ярлыках, требовавших от представителей своей администрации воздерживаться от подобных действий по отношению к русской церкви, и только к ней. Тем самым постепенно образ хана стал подменяться образом великого князя. Но для того, чтобы данная перемена произошла окончательно, должно было пройти еще немало времени.

Интересную информацию содержит и «данная» грамота царя Абд ал-Латифа 1508 г. Ее получатель предстает в ней в качестве сюзерена. При этом титул великого князя приводится полностью, но одновременно с этим Чингисид назван его братом, а не государем. Мы опять видим пример постепенного повышения статуса великого князя Московского. Он объявлен равным титулу царя [2491], хотя де-факто татарский царь являлся вассалом. Еще не настало время, когда Чингисид мог восприниматься как холоп русского государя. На дипломатическом языке XV–XVII вв. термин «братства» выражал равноправие государей. Здесь можно отметить и некую переходную стадию, когда Иван III называл казанского хана Мухаммед-Эмина «братом и сыном» [2492].

Но грамота Абд ал-Латифа содержит и иную важную информацию о правовом положении Чингисида в России начала XVI в. Ему запрещалось вести самостоятельную внешнеполитическую деятельность. Вся дипломатическая переписка в обязательном порядке просматривалась в Москве. Оговаривались правила формирования его двора, по которым он мог увеличиваться исключительно за счет нововыезжих татар. Переманивать людей иных служилых Чингисидов или московского государя было запрещено. Впрочем, и Василий III взаимно обязывался не принимать к себе людей царя, за исключением князей из родов аргын, барын, ширин и кипчак. М.Г. Худяков, по каким-то причинам, расценил это упоминание как констатацию права свободного отъезда [2493]. Очень важно, что пожалование царю не рассматривалось как наследственное. Значительное внимание уделялось проблеме передвижения татарского отряда по территории русского государства и непричинению тягот русскому населению [2494]. Судебные прерогативы царя не распространялись далее его двора. Положение иных Чингисидов (в том числе и касимовских), пожалованных городами и владевших военными отрядами (дворами) в данное время, судя по всему, было идентичным или же близко описанному.