Нэнси Митфорд - Король-Солнце [The Sun King]

Ходили ужасные слухи. Рассказывали, что мировой судья нашел группку голодающих детей, сгрудившихся под телом их повесившегося отца. Люди предпочитали сидеть по домам, чтобы нс видеть почерневших от голо­да лиц страждущих. Состояние государственного и част­ного капитала оставляло желать лучшего. За несколько месяцев денежные знаки потеряли треть своей помп- пальмой стоимости. Известный финансист Самуэль Бер­нар, несмотря на горячую поддержку казначейства, был объявлен банкротом. Король обратился к населению с просьбой сдавать серебро, пересылая его в качестве за- ема королевскому ювелиру Лонэ или продавая Монет­ному двору. Лонэ надлежало вести учет. Король обещал, что с улучшением положения вернет металл или вы­даст разрешение компенсировать его стоимость. Заимо­давец в любом случае будет в выигрыше, поскольку получит новые серебряные изделия последнего образца. Поступления к Лонэ были скудными, население пред­почитало металл продавать. В основном люди избавля­лись от старого почерневшего семейного серебра, а бо­лее дорогое столовое серебро попрятали, купив взамен гончарную посуду для повседневного пользования. Сам король сдал в переплавку свое золотое блюдо и ел из серебряной позолоченной тарелки. Он прибегнул и к другим видам экономии. На самом деле выхода нс было, король нс знал, где раздобыть деньги. Казалось, что про­исходящее Людовика не трогало. Он даже объявил, что­бы балы и праздники продолжались, но герцогиня Бур­гундская впала в тоску и положила им конец.

Строительство прекрасной часовни в Версале бли­зилось к концу, и король каждый день приходил полю­боваться работой Куапсля, расписывавшего потолок. Ма­дам де Ментенон, считавшая, что после Людовика XIV у Версаля не будет будущего, не интересовалась искус­ством и изо всех сил старалась остановить расходы на дом, в особенности на часовню. К счастью, ее старания успеха не имели. Жаль, что знаменитые проповеди того времени читались в одном из двух временных храмов в Версале или в Сен-Жермен-о-Лэ. Так что посетитель изу­мительной часовни не может представить, как Боссюэ громогласно произносит: «Vide hanc mulicrem!», указы­вая на Луизу дс ла Вальер, готовую провалиться сквозь землю, или как молится за упокой души Гсприэты Ан­глийской или Кондс. Также нельзя представить в этой часовне ни Массийона, изрекшего: «Не суверен, но за­кон, сир, должен править людьми; вы же здесь всего лишь наместник», ни Маскарона, самого смелого из всех проповедников, посмевшего утверждать: «Победитель ничем не лучше вора». Нс здесь король бросал гневные взгляды на хихикавших во время обедни придворных, а потом сам от души смеялся, когда после службы ему пересказали шутку, послужившую причиной смеха его подданных. Не здесь какой-то бездельник распустил слух, что Его Величество не собирается на вечерю, и когда тот пришел, то, к своему изумлению, увидел лишь трех человек из всей паствы. Эта часовня действовала в тече­ние последних пяти, самых печальных лет жизни коро­ля. В своей книге о Версале мистер Данлоп говорит, что экскурсия по дворцу должна нс начинаться, а завер­шаться часовней. Ее простой белый мрамор восприни­мается символично на фоне позолоченной бронзы и цветного мрамора парадных залов. Она выдержанная в готическом стиле. Ее интерьер прост и не отвлекает от мыслей о Боге. Хочется верить, что король, покорно снося выпавшие на его долю испытания, находил здесь утешение.

После ужасающей зимы 1709 года Людовик XIV осоз­нал, что пора установить мир. Осуществив несколько предварительных шагов, он все еще находился на ста­дии переговоров, когда открытие сезона театра воен­ных действий началось с нерешительного сражения при Мальплакэ, закончившееся потерей Монса. Великий Союз решил, что Франция поставлена на колени, и предложил неслыханно жесткие условия. Король был готов их принять. Но союзники пошли еще дальше. Им казалось недостаточным, что Людовик XIV уступает Эльзас, ликвидирует укрепления в пограничных горо­дах, включая Дюнкерк, сдает голландцам Лилль, Тур­не, Ипр, Менен, Фюрн, Конде, Моберж и признает эрцгерцога Карла королем Испании. Они также потре­бовали использовать французскую армию для свсржения с трона Филиппа V. Услышав такое, Людовик зая­вил: «Раз уж мне придется продолжить войну, лучше я буду воевать против моих врагов, а не против моих вну­ков». После этого он обратился к народу. Требования союзников были разосланы губернаторам всех провин­ций и расклеяны в церквах. В результате случился неви­данный подъем патриотизма. Мужчины встали под зна­мена. Испанцы, в свою очередь, тоже сражались за Филиппа как одержимые. «Героями сопротивления» на­зывали их французы; «разнузданные пешие ополченцы» — говорил о них генерал Стенхоп. Почувствовав под­держку подданных, оказываемую как ему самому, так и его внуку, Людовик XIV решил воевать до конца. Его решимость и отвага были вознаграждены сторицей.

На протяжении пятидесяти лет французы думали, что после смерти Людовика XIV править ими будет ве­ликий дофин. В 1711 году король, которому уже давно перевалило за семьдесят, все еще пребывал в добром здравии, в то время как его постаревший сын хворал не переставая. Наследник дофина был еще молод, имел двух братьев и двух собственных сыновей. Людовик лю­бил говорить, что французский престол никогда не был так надежно обеспечен наследниками. Интриганы и за­говорщики, всегда вившиеся возле власть предержащих, делились на две фракции. Одна ратовала за дофина, дру­гая - за герцога Бургундского. О примирении сторон не могло быть и речи. Отец и сын до такой степени нена­видели друг друга, что окружение дофина после пора­жения при Уденарде приняло сторону герцога Вандом- ского. Те, кто выступал сторонником отца, смотрели в ближайшее будущее, а сторонники сына, жена которо­го имела влияние на Людовика XIV, — в настоящее и более далекое будущее, в котором старого короля уже не будет. Похоже, что быть сторонником сына было выгоднее, поскольку дофин вел довольно замкнутый образ жизни, недоступный для посторонних, и прово­дил большую часть времени в Мсдоне. Его повсюду со­провождали жена, мадмуазель дс Шусн, ставшая еще дороднее и шире, чем была, и две сестры: когда-то пре­красная принцесса Конти и все такая же восхититель­ная госпожа Герцогиня. Даже в кругу близких ему людей дофин говорил очень мало, словно экономил слова. По его виду трудно было сказать, доволен он или нет, и как много знает о происходящих событиях. Естествен­но, он знал, что творится в деревне и, хотя был с коро­лем робким и покорным, относился к числу тех немно­гих людей, кто не боялся в его присутствии затрагивать болезненную тему положения крестьянства и бедноты. За это дофин был непопулярен среди многих придвор­ных. Слуги дофина были ему преданы, как и два млад­ших сына. Мадмуазель Шусн, должно быть, его люби­ла, поскольку ее положение нс давало ей ровным счетом никаких преимуществ, разве что в Мсдонс ей полага­лось кресло, в то время как герцогине Бургундской — только банкетка, и она имела право называть после­днюю просто «герцогиня», а не «мадам герцогиня Бур­гундская». Мадмуазель дс Шусн не интересовалась политикой, одевалась скромно и не имела собственной кареты. Из Парижа в Мсдон к дофину она ездила в наем­ном экипаже, спала в парадной спальне рядом с его ком­натой, но когда король навещал Медон, ее переселяли на антресоли. Шусн и Ментснон (две султанши, как ве­личал их Сен-Симон) хорошо ладили друг с другом. Но Ментснон с презрением относилась к медонскому кругу и очень боялась, что с приходом дофина на трон госпо­жа Герцогиня займет место герцогини Бургундской.