Нэнси Митфорд - Король-Солнце [The Sun King]

Новая дофина тоже обрела степенность и достоин­ство и начала содержать двор в своих апартаментах, вме­сто того чтобы носиться взад и вперед в поисках увесе­лений. Мадам де Ментенон писала: «После всех укоров и упреков из-за ее плохого воспитания и легкомыслия, после периода, когда при дворе ее ненавидели за то, что она не замечала людей, после ужасных обвинений в ее адрес но поводу фальшивой привязанности к коро­лю и доброты, которой она удостаивала меня, теперь я слышу, что все вокруг поют ей дифирамбы».

Хотя отныне король демонстрировал новое отно­шение к герцогу Бургундскому, годы не сделали его мягче к другим людям. Когда в 1711 году он готовился к поездке в Фонтенбло, два члена его семьи были не в состоянии следовать за ним. Герцогиня Беррийская ждала первого ребенка и все время хворала. Врачи в один го­лос заявили, что ей нужен покой и поездка в Фонтенб­ло для нее нежелательна. Но ни юная дама, ни ее отец герцог Орлеанский не осмелились сказать об этом ко­ролю. Герцог Беррнйский в страхе попытался замолвить словечко, но получил взбучку. Тогда за герцогиню ре­шили вступиться Мадам и госпожа Ментенон, хотя обе ее не переваривали. Король только рассердился и ска­зал, что она должна ехать и точка. Чтобы избежать тол­чков при езде в карете, герцогиню отправили на лодке.

К несчастью, лодка врезалась в опору моста и расколо­лась надвое. Герцогиня пережила страшное потрясение, в результате которого у нее наступили преждевремен­ные роды. Она родила мертвую девочку. Все ее дети в будущем либо умирали в раннем младенчестве, либо рождались мертвыми. К случившемуся король отнесся спокойно, заметив, что, поскольку ребенок был женс­кого пола, ничего страшного нет в том, что его не ста­ло. Хуже было то, что король, вопреки настояниям вра­чей, вынудил подняться с постели и ехать в Фонтенбло графа Тулузского, ужасно страдавшего от мочекамен­ной болезни. В течение всего времени пребывания в Фонтенбло и граф, и герцогиня чувствовали себя так скверно, что король их практически не видел.

Драматическая перемена характера, произошедшая у четы Бургундских, - довольно частое явление среди молодых и пылких натур, нашедших свое место в этом мире. Герцог получал удовольствие от своей работы, а герцогиня была поглощена заботами о своих малышах. Казалось, что все идет хорошо, и после смерти старого короля его королевство будет в надежных руках. Однако судьба распорядилась иначе. Кошмарные события фев­раля 1712 года не поддаются описанию.

В 1711 году из-за вспышки оспы двор на несколько месяцев покинул Версаль. Не успел король вернуться, как разразилась эпидемия кори. В продолжительной бе­седе с двумя статс-дамами дофина посетовала, что за четырнадцать лет ее жизни во Франции в Версале мно­гие умерли. Как должно быть одиноко старым людям, кому не с кем вспомнить прошлое. Ей было двадцать шесть лет и казалось, что пора молодости уже прошла! Вскоре после этого разговора она сама слегла с корыо. Здоровье герцогини Бургундской всегда оставляло же­лать лучшего. У нее было трое детей и шесть выкиды­шей, а образ жизни далеко не самый рациональный. Пер­вый день или два она вставала с постели, хотя чувствовала себя отвратительно, затем ее заставили ле­жать. Дофину осмотрели девять медиков. Больной дава-

ли рвотное и пускали кровь. Мадам, находившаяся ря­дом, увидела, что происходит, и, нс вытерпев, взмоли­лась, чтобы дофину оставили в покос. Госпожа Ментс- нон сурово отчитала ее за такое неуважительное отношение к медицине и велела не лезть не в свое дело. Тем временем Марии Аделаиде предложили причастить­ся. Бедняжка, хотя и чувствовала себя не лучшим обра­зом, не подозревала, что ее состояние столь безнадеж­но. Прибыл ее духовник, но женщина медлила. Духовник принадлежал к ордену иезуитов, но был славным и от­зывчивым человеком. Заметив колебания дофины, он спросил, нс желает ли она, чтобы он прислал другого исповедника. Бедняжка сказана, что исповедоваться иезу­иту не хочет, и назвала имя священника из церкви Вер­сальского прихода. Названного человека не нашли и доставили другого. Последнее причастие дофины было очень долгое. Нетрудно представить изумление двора, когда об этом стало известно. Но объяснения этому никто не давал. Некоторые думали, что дело было в чрезмер­ной строгости иезуитов, другие, напротив, считали их слишком мягкими. Как бы то пи было, но Мария Аде­лаида их не жаловала. Ее сестра, королева Испании, сделала фактически то же самое, когда лежала на смер­тном одре двумя годами позже.

— Вы отправляетесь к Богу, мадам, — сказала гос­пожа Ментенон.

— Да, тетя, — ответила дофина и послушно прогло­тила еще два стакана рвотного.

— Прощайте, прекрасная герцогиня, — прошептала она мадам дс Гиш. - Сегодня дофина, а завтра - ник­то. — В ее словах была истинная правда.

Нельзя передать глубину горя короля и его старой жены. Мария Аделаида была радостью и смыслом их су­ществования. В полном отчаянии и растерянности они даже не заметили, что несчастный муж тоже тяжело болен. Король поспешно последовал в Марли, и дофи­на уговорили сделать то же самое. Джентльмены из его свиты волновались, что зловещие звуки из комнаты суп­руги могут плохо на пего подействовать. Увидев внука, король поразился его болезненному виду и отослач в постель, с которой дофин уже нс встал. «Я умираю с радостью», — сказал герцог, переносивший ужасные муки, и добавил, что теперь знает, какие страдания переносила его бедная супруга.

Двое из их детей тоже заразились. Кто-то назвал стар­шего пятилетнего мальчика господином дофином. «Не нужно, - попросил ребенок, - это слишком грустно!» Вскоре доктора быстро отправили его в мир иной. За одиннадцать месяцев Франция потеряла трех дофинов. Что касается младшего из внуков Людовика XIV, то его гувернантка, герцогиня де Вантадур, решила не под­пускать к нему медиков на пушечный выстрел. Пока они занимались его братом, она забрала мальчика к себе и никому не сказала, что он болен. Хотя ему было уже два года, гувернантка перевела его на грудное кормление и держала в тепле, чем п спасла жизнь.

Хотя от болезни, имевшей такие же симптомы, как у принцев, в Париже умерло пять сотен человек и не­сколько в Версале, ходили упорные слухи об отравле­нии. Мадам, неизменно связывавшая любую смерть с отравлением, пострадала на этот раз от собственного оружия, ибо виновником трагедий называли герцога Ор­леанского, якобы желавшего возвести на трон герцоги­ню Беррийскую. При дворе считали, что у него с ней была кровосмесительная любовная связь. Безусловно, он любил ее больше всех на свете, и нежные отношения отца к дочери вызывали у герцогини Орлеанской и гер­цога Беррийского яростные приступы ревности. Можно предположить, что герцогиня Беррийская, жалкое и су­масбродное создание, могла решиться на такое преступ­ление, но ее отец - никогда. Недоверие короля к герцот гу Орлеанскому пытался возбудить старик Фагон, вероятно, для того, чтобы скрыть собственную неком­петентность. Большей подлости он совершить не мог. Результат его действий — отец, мать и сын, отправлен­ные в Сен-Дени в одном катафалке, - говорил сам за себя и был слишком уж удручающ даже для тех дней. Но Людовик, хотя и недолюбливал своего племянника и зятя, слишком хорошо его знал, чтобы усомниться в невиновности герцога. Как много лет назад, когда он выступил защитником Мсье, обвиняемого в аналогич­ном преступлении, он встал на защиту герцога Орлеан­ского. Тела усопших, согласно обычному жуткому цере­мониалу, вскрыли, и присутствовавший на вскрытии хирург Марешаль объявил, что следов яда нет.