Мстислав Цявловский - Книга воспоминаний о Пушкине

М. П.

Рассказ камердинера Пушкина записан известным писателем Ник. Алдр. Лейкиным (1841—1906). Из статьи Лейкина («Петербургская газета», 1880, № 111 от 8 июня, стр. 2) нами опущена первая бóльшая часть, представляющая собою описание открытия памятника Пушкину в Москве 6 июня 1880 г.

День открытия памятника Пушкину.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Скажу несколько слов о том старичке, о котором было телеграфировано читателям [433] . Мы его встретили в Думе. Это камердинер Никифор Емельянович Фёдоров, старик лет 85-ти. Он только что отыскался в четверг и явился в Думу. Личность поистине интересная и может служить своими рассказами для пополнения биографии Пушкина многими деталями. На вид Никифор Фёдоров ещё очень бодр, держится прямо и даже умеренно сед. Он помнит всех писателей, составлявших в то время Пушкинский кружок, называет их поимянно. Передам рассказ словами самого старичка.

— «Вот уж подлинно труженик-то был Александр Сергеевич! Бывало, как бы поздно домой ни вернулся и сейчас писать. Сядет это у себя в кабинетике за столик, а мне: „иди, Никеша, спать“: Никешой звал. И до утра всё сидит.

Смерть любил по ночам писать. Станешь это ему говорить, что мол вредно, а он: „не твоё дело“. Встанешь это ночью, заглянешь в кабинет, а он сидит пишет и устами бормочет, а то так перо возьмёт в руки и ходит, и опять бормочет. Утром заснёт и тогда уж долго спит. Почти 2 года я у него выжил. Поступил к нему в 31-м г. к холостому в Москве, при мне он и сватался к Гончаровой, при мне и женился [434]. Потом переехали в Петербург, а оттуда в Царское Село. Лимонад очень любил. Бывало как ночью писать — сейчас ему лимонад на ночь и ставишь. А вина много не любил. Пил так, то-есть средственно, но чтоб ошибаться — ни боже мой, никогда. И не отпустил-бы он меня от себя никогда, да господа меня потребовали. Крепостной я человек был г. Засецкого. Жалели очень меня, выкупить хотели. Тысячу рублёв ассигнациями они за меня барину-то сулили, да не отдал. Я и на свадьбе у них был. Князь Юсупов [435]их в посажённых-то отцах благословляли. Это от Гончаровой значит. То есть вот так их помню — как будто сейчас перед глазами».

Старика внимательно слушала целая толпа. В настоящее время он проживает в Москве у сына, который служит музыкантом в театре.

На празднике находятся два сына, две дочери и внук Пушкина. Сын, командир нарвского гусарского полка, поражает своим сходством с гениальным отцом. Из дочерей Пушкина младшая ещё и посейчас красавица; говорят, она вылитая мать. Внук — высокий, худощавый флотский офицер [436]. Разумеется, дети Пушкина ничего не помнят о своём отце, так как умер он, оставив их совсем маленькими.

Н. Лейкин.

Напечатанные в «Библиографических записках» 1859 г., т. II, № 10 (стб. 305—312) воспоминания принадлежат Александру Акинфовичу Кононову, автору ряда очерков мемуарного характера.

(Посвящается П. В. Анненкову) [437].

. . . Меня отдали в пансион в Москве (1817 г.); Василий Степанович Кряжев [438], известный по своим переводам и учебным книгам, был его содержателем. После (1818 г.) перевели меня в другое заведение; в этом последнем часто видал я князя Александра Александровича Шаховского [439], родственника моего наставника, у которого я жил и который состоял на службе при университете. Вместе со мною воспитывались два родных племянника князя. Толстый, лысый мужчина, в мешковатом чёрном фраке — вот каким представился мне известный русский драматург; рябоватое лицо, орлиный нос, проницательный взгляд — всё это вместе делало физиономию его замечательною: кто раз его видел, верно узнал бы и через двадцать лет. С первого взгляда Шаховской казался холодным, даже отталкивающим от себя; но нельзя было не полюбить его, узнавши короче. Сначала я как будто его боялся; частые свидания с ним то в пансионе, то у его родителя, старика [440], всегда лежавшего в постели, которого я по его приказанию звал дедушкою, потому что было дальнее родство между нашими семействами, — свидания эти сблизили нас, и я не только перестал его бояться, но стал находить его очень любезным и привязался к нему.

Вскоре потом узнал я Мерзлякова [441], которому отец мой поручил давать мне уроки русской словесности. Небольшой ростом, полный, с одутловатым лицом, редковолосый и небрежный в туалете — таким увидел я Алексея Фёдоровича. Скромный, даже застенчивый в обществе, Мерзляков на кафедре являлся во всей силе своего дарования; его красноречие увлекало слушателей и готовило в юношах людей, полезных для государства. Он был всегда добрый и благотворительный человек, хотя собственные его обстоятельства были и не в блестящем положении.

В Москве (1829 г.), познакомившись с В. Л. Пушкиным [442], я почти ежедневно бывал у него. Опишу Василия Львовича, каким узнал его. Старик, чут движущийся от подагры, его мучившей, небольшой ростом, с открытой физиономией, с седыми, немногими оставшимися ещё на голове волосами, очень весёлый балагур — вот что видел я в нём при первом свидании. При дальнейшем знакомстве я нашёл в нём любезного, доброго, откровенного и почтенного человека; не гения, каким был его племянник, даже не без предрассудков, но человека, каких немного, человека, о котором всегда буду вспоминать с уважением и признательностью. Он дал мне списать своего Буянова [443], хотя я знал его уже на память; сам читал мне своего Юродивого, напечатанного — помнится — в «Московском Вестнике» [444]. У него была огромная библиотека, но худо размещённая по тесноте дома; книги на полках шкапов стояли в три ряда, так что с большим трудом можно было отыскать чего желаешь.

У Василья Львовича встречал я многих литераторов: Ивана Ивановича Дмитриева [445], высокого, худощавого, в седом парике, в сером фраке с звездою; Алексея Фёдоровича Малиновского [446], известного по его археологическим трудам; князя Петра Ивановича Шаликова [447], добродушнейшего человека… Ещё в детстве видал я князя у друга его Бориса Карловича Бланка [448], также некогда литератора, проживавшего то в Москве, то в деревне: выезд Бланка из столицы подал повод, кажется — князю Вяземскому, написать шуточные стихи, в которых Шаликов говорит при расставаньи с своим приятелем:

Однажды мы сидели в кабинете Василья Львовича: он, Михайло Александрович Салтыков [450], Шаликов и я; отворились двери, вошёл новый гость, черты лица которого два года тому назад (при встрече в театре) так врезались мне в память и ещё более утвердились в ней портретом Кипренского: это был А. С. Пушкин. Поэт обнял дядю, подал руку Салтыкову и Шаликову; Василий Львович назвал ему меня, мы раскланялись. Все сели; начался разговор. Александр Сергеевич рассказывал всё, что я после читал в статье его: «Поездка в Арзрум» [451]. Между тем князь Шаликов присел к столу и писал: «недавно был день вашего рождения, Александр Сергеевич, [452] — сказал он поэту. — Я подумал, как никто не воспел такого знаменитого дня и написал вот что». Он подал бумагу Пушкину; тот прочитал, пожал руку автору и положил записку в карман, не делая нас участниками в высказанных ему похвалах. Последнее моё свидание с А. С. Пушкиным было у М. А. Салтыкова. Тут много говорил он о Турчаниновой, которая тогда удивляла всех своим глазным магнитизмом; он сказывал, что она готовит о том сочинение, но кажется — оно не являлось в свет [453].