Мстислав Цявловский - Книга воспоминаний о Пушкине

— И да и нет, — отвечала В. А. — Видите ли, тот мой знакомый, который записал и напечатал мои рассказы о Пушкине и Гоголе, не совсем точно исполнил моё желание…

— А вы что же собственно желали?

— Во первых, мне неприятно, что моя особа выставлена как бы на первый план, а великий Пушкин и Гоголь — как бы на втором… Между тем про меня можно бы сказать вскользь, если уже совсем нельзя обойти молчанием мою маленькую особу.

Между прочим, г-жа Нащокина исправила несколько ошибок, замеченных ею в «Воспоминаниях» о Пушкине:

— Совсем неверно, что Пушкина похоронили во фраке моего мужа. Правда, в этом фраке Александр Сергеевич венчался, и фрак стал у него называться: «Нащокинским». Бывало, скажет лакею: человек, подай-ка мне Нащокинский фрак! Потом есть ошибки и про Гоголя… А главное тон не такой, какой бы я хотела…

Я перевёл разговор опять на Пушкина и старался узнать что либо новое, недоговорённое Верой Александровной. Но вспоминать приходилось слишком экспромптом и разговор держался в рамках общих правил.

— Ах, Пушкин, Пушкин! — твердила В. А., волнуясь. — Какой это был весельчак, добряк и острослов! Он говорил тенором, очень быстро, каламбурил и по-русски, и по-французски; он мужа любил больше чем кого-либо, а выходит теперь так, что о Нащокине совсем забыли, отодвинули его на задний план. Пушкин говорил: «я у вас, как дома, как в родной семье!» Меня он любил как брат и друг, шутил со мной, читал мне свои новые стихотворения, целовал мои руки, а в особенности играл со мной в карты… Как он звонко хохотал! Я сейчас слышу его смех…

— А вы были в хороших отношениях с Натальей Николаевной? — спросил я.

— С женой Пушкина? О, да! Хотя близко с ней я никогда не могла сойтись… Это была светская дама, а я всю жизнь и всю любовь отдала моему мужу. Я прожила с моим Павлом Воиновичем 18 лет, и мы ни разу косого вида не показали друг другу. Павел Воинович был чудесный человек.

Затем говоря о жене Пушкина, В. А. созналась, что это была жена добрая, но легкомысленная.

— Ветер, ветер! — повторяла В. А. и даже прибавила так: — право, она какая-то, казалось мне, бесчувственная Пушкин её любил безумно…

— Скажите, — спросил я, — посещает ли вас здесь кто нибудь?

— Во Всехсвятском? Никто и никогда. Все мои близкие, родные, хорошие знакомые примерли, я всех пережила… Мне даже как-то совестно от этого!

— А видаетесь ли вы с детьми Пушкина?

— Увы, ничего о них не знаю, да и им, вероятно, мало дела до меня. Раз, после торжества открытия памятника Пушкина на Тверском бульваре, я встретила одного из сыновей Пушкина. Я сильно была взволнована, когда меня познакомили с сыном моего незабвенного друга, но его молчаливость меня несколько сдержала. Я спросила: «ну что, как вам нравится памятник вашего отца?» — «Ничего, так себе» ответил А. А. [477]и заговорил с другой дамой о каком то бале. С тех пор я никого не видала и не вижу из родни Пушкина…

Словом, бедная В. А. Нащокина жила весьма плохо, но самое тяжёлое в её доле было, конечно, полное забвение все забыли друга Пушкина, все покинули красавицу Нащокину, которая могла считаться в былое время образцом доброй жены и гостеприимной хозяйки. Впрочем, комиссия по устройству праздника в честь Пушкина в Москве вспомнила, что на свете, и именно в Москве существует историческая, пушкинская женщина; ректор Московского университета Д. Н. Зернов [478]прислал ей приглашение на торжество 100-летия со дня рождения Пушкина. Это, разумеется, хорошо сделано, но надо надеяться, что комиссия не одним этим билетом выкажет внимание к единственной современнице Пушкина из ближайшего к нему круга.

В заключение этой заметки я даю адрес г-жи Нащокиной: «Москва, за Тверской заставой, село Всехсвятское д. Полякова». Делаю это для тех, кто, быть может, и знает, и помнит В. А. Нащокину, и хотел бы её навестить, но до сих пор не знал её местожительства.

Н. Ежов.

Воспоминания поэта Я. П. Полонского (1820—1898) были напечатаны в ж. «Cosmopolis» 1898, т. IX, № 3—mars, стр. 199—202.

Опубликованные нами в «Голосе минувшего» 1917, № 11—12, записи Я. П. Полонского в его дневнике рассказов А. И. Смирновой содержательнее этих старческих воспоминаний, но и последние заслуживают внимания, заключая в себе записи слышанного от брата поэта, Льва Сергеевича Пушкина.

Не пора ли мне записать кое-что из того, что я слышал об Пушкине, от брата его, Льва Сергеевича [479]и от других близких его знакомых? Не знаю, справедливо ли моё замечание, что расцвет женской красоты идёт рука об руку с расцветом выдающихся поэтических талантов. Во времена Пушкина при русском дворе было не мало красавиц. Все они, в особенности А. И. Россети [480], имели много поклонников и все они, как фрейлины императрицы Александры Фёдоровны [481], должны были вести себя безукоризненно, под угрозой быть удалёнными от двора. Ничего нет мудрёного, что император Николай I желал, чтобы Пушкина [482], блистающая молодостью и красотой, появлялась на придворных вечерах и балах. Однажды, заметив её отсутствие, он спросил, какая тому причина? Ему сказали, что, так как муж её не имеет права посещать эти вечера, то, понятно, он не пускает и жену свою. И вот, чтобы сделать возможным присутствие Пушкиной вместе с мужем, государь решил дать ему звание камер-юнкера. Некоторые из противников Пушкина распускали слух, и даже печатали, что Пушкин интригами и лестью добился этого звания. Но вот что рассказал мне брат его Лев Сергеевич, которого чуть не каждую неделю посещал я в Одессе, польщённый его дружеским ко мне расположением. — «Брат мой», говорил он, «впервые услыхал о своём камер-юнкерстве на бале у графа Алексея Фёдоровича Орлова [483]. Это взбесило его до такой степени, что друзья его должны были отвести его в кабинет графа и там всячески успокоивать. Не нахожу удобным повторить здесь всего того, что говорил, с пеной у рта, разгневанный поэт, по поводу его назначения»…

С.-Петербургский гражданский губернатор H. М. Смирнов [484], к которому в дом поступил я в качестве воспитателя его единственного сына, рассказывал мне, что Пушкин тотчас после этого заперся у себя в доме и ни за что не хотел ехать во дворец. «„Я всячески“, говорил Смирнов, „доказывал ему всю неприличность его поведения“.

— „Не упрашивайте“, отвечал Пушкин, „у меня и такого мундира нет“. Я через его камердинера добыл мерку с его платья, сам заказал ему камер-юнкерский мундир и, когда он был готов, привёз его Пушкину. Наконец, не без труда, уговорил я его надеть этот мундир и повёз его во дворец, так как ему следовало представиться государю [485]». В то время Смирнов ещё был молод, очень богат и, если не ошибаюсь, был уже женихом Александры Иосифовны Россети. А. И. была одной из поклонниц поэта Пушкина и Смирнов от всей души полюбил его, стал одним из ближайших его приятелей.