Анатолий Воронин - Москва, 1941

Юрий Аронович Долматовский, который работал в Бюро перспективного проектирования, позже писал, что в тот день в самом воздухе было что-то тревожное. Как эта тревога проникала в бюро, было непонятно. В этот день ни представители смежных производств, ни заказчики у них не появлялись. Может быть, именно этот факт и вызывал предчувствие беды. Однако домой он ушел, не зная о начале эвакуации, а когда утром появился у ворот завода, то они были закрыты. «Желающим предложили принять участие в эвакуации оборудования, остальным – двигаться “своими средствами” на восток.

– Формируйте колонну, – сказали конструкторам и испытателям, – грузите самые ценные станки и приборы. Кто имеет права – сядет за руль» . Большинство выбрали вездеходы и грузовики, а Юрий Долматовский не смог оставить серо-серебряный паккардовский фаэтон. «Как оставить на произвол судьбы такую машину? Когда еще предстанет в жизни случай поездить на ней? Но пройдет ли она по нашим дорогам? Где доставать для нее первосортный бензин, масло и запчасти? Как доказать целесообразность включения ее в колонну? Наконец, чему поддаться – разуму или чувству?» Но замдиректора развеял его сомнения: «Бери. Поеду с тобой. Будет командорской машиной» .

Колонна завода отправилась через пять дней. На «паккард» с госномером МВ-01-49 был выписан пропуск со штампом Моссовета на проезд машины по шоссе Энтузиастов. Но путешествие роскошного автомобиля продолжалось недолго – из-за того, что его заправили обычным бензином, его свечи засорились, и в итоге машину пришлось сдать на хранение во Владимире.

Оборудование завода было вывезено в города Ульяновск, Шадринск, Челябинск и Миасс. На основе этого оборудования были созданы Ульяновский и Уральский автомобильные заводы, а также Челябинский кузнечно-прессовый и Шадринский агрегатный заводы. Эвакуация нарушила технологические процессы, и производство на новом месте заработало только конце апреля 1942 года. К этому моменту было частично восстановлено сборочное производство в Москве.

Детским садам и школам, которые были эвакуированы в Московскую область, не удалось обжиться на новом месте, пришлось срочно возвращаться в Москву, а из нее отправляться далеко на восток. Для вывоза детей из «ближней эвакуации» в распоряжение отделов народного образования были предоставлены автобусы. В ночное время на пустынных улицах затемненной и настороженной Москвы тогда можно было встретить колонны автобусов с возвращающимися в город детьми. Во время этих переездов некоторым ребятам приходилось переживать воздушную тревогу. Вот как описывает такой случай бывшая методист-инспектор по дошкольному воспитанию Ждановского района А. В. Никулицкая. Она сопровождала одну из последних автобусных колонн, которая возвращалась из Московской области.

«Пятнадцатого октября я получила приказ Отдела народного образования вывезти детей из Егорьевского района в Москву для раздачи их родителям. Шестнадцатого октября я везла детей в автобусе. Километрах в двадцати от Егорьевска (в деревне) наш автобус завяз в грязи. Взрослые, ехавшие с детьми, помогали шоферу – собирали камни, солому и т. д. В это время над автобусом стал кружить вражеский самолет. Шофер посоветовал мне вывести из автобуса детей. Когда старшие дети рассмотрели фашистский знак на самолете, они стали волноваться, а малыши начали громко плакать. Чтобы успокоить детей, отвлечь их внимание, я предложила всем смотреть на большое облако и ждать, как оттуда вылетят наши самолеты-истребители и прогонят фашистский самолет. Дети перестали плакать и внимательно смотрели на облако. Вскоре действительно появились три наших истребителя, но с противоположной от облака стороны. Дети услышали шум моторов, повернулись и увидели, как наши истребители окружили и погнали вражеский самолет. Дети забыли страх – хлопали в ладоши, визжали от восторга, прыгали, рассказывая, как наши летчики окружили и погнали самолет.

Позднее эти ребята по пути в далекий тыл три раза подвергались налетам. Три раза мы одевали детей и готовили их к выходу из вагона. Это были жуткие моменты – на нас лежала огромная ответственность за сохранение жизни детей. Малышам мы говорили, что пойдем погулять, а старшим, шести-семи лет, говорили правду. Но ребята мало беспокоились – они были уверены, что наши истребители прогонят фашистов как тогда, возле автобуса: “Помнишь, как наши летчики их погнали? Так и теперь их погонят”» .

В эти же дни управление военных сообщений вывозило и остающиеся в Москве архивы Наркомата обороны, а также НКВД и партии. Начальник УПВОСО Иван Владимирович Ковалев вспоминал, что очередь представителей наркоматов и учреждений за пропусками на погрузку имущества и людей растянулась на четыре этажа здания управления на улице Фрунзе (Знаменке). Первым за пропуском пришел представитель НКВД, но его отправили обратно в очередь, так как Сталин распорядился в первую очередь вывозить архивы НКО. Очередь за пропусками стояла до 5 утра.

«Закончив дела в учреждении, мы поехали на Курский вокзал. Толпы людей и сотни машин заполонили площадь. Все рвутся на погрузку, среди особо активных почему-то преобладают директора магазинов и продуктовых баз. Мы еле пробились сквозь толпу внутрь вокзала. Первым долгом надо было утихомирить людей, наэлектризованных паническими слухами. …Поэтому, приехав на Курский вокзал, я объявил из радиорубки на всю площадь, что слух о том, что немцы ворвались в Москву с Можайского шоссе, вздорный, что прошу товарищей соблюдать порядок и что его несоблюдение будем карать по закону военного времени. Это привело толпу в чувство, и погрузка дальше пошла без суматохи и толкотни и только по нашим пропускам» . Заметим, что именно на Курском вокзале при обходе тоннеля было обнаружено «тринадцать мест бесхозяйственного багажа» , в котором находились «секретные пакеты МК ВКП(б), партийные документы: партбилеты и учетные карточки, личные карточки на руководящих работников МК, МГК, облисполкома и областного управления НКВД, а также на секретарей райкомов города Москвы и Московской области» . Об этом Иван Серов доложил Берии. В своих воспоминаниях Серов пишет, что «нашлись два идиота, которым было поручено отвезти в тыл партдокументы, а они вместо выполнения задания сдали чемоданы с документами в багаж на ж/д станции, а сами подались в Куйбышев. Такую дрянь потом выгнали из партии» . Узнав об этом, Сталин разозлился, а Серову звонил Георгий Попов и упрекал за то, что доложил об этом в Кремль.

Некоторые москвичи восприняли эвакуацию как возможность самоисключиться из жизни города и уклониться от мобилизации. Подруга Георгия Эфрона Валя решила уйти с хлебозавода, нигде не работать, достать справку об эвакуации, «чтобы ее считали эвакуированной и не надоедали с разными мобилизациями» [49]. Такого же мнения придерживался и старший товарищ Эфрона Александр Кочетков [50]: «Основное – не быть куда-нибудь мобилизованным. Самое досадное – быть погубленным последней вспышкой умирающего режима. Ожидается всеобщая мобилизация. Я и Кочетков твердо решили никуда не ехать и не идти. Кочетков в своем домоуправлении заявил о своей эвакуации и с тех пор живет у жены, на Брюсовском переулке. Если получит мобилизационную повестку, то, во-первых, она придет не на Брюсовский, а по месту жительства, где его не будет, чтобы получить ее. Если же будут артачиться на Брюсовском, то он покажет свою справку об эвакуации (он ее сохранил) и скажет, что живет у жены, так как сегодня-завтра собирается с ней эвакуироваться» . Кочетков при помощи этой справки рассчитывал избежать мобилизации в армию, а Эфрон на трудовой фронт или всеобуч. И, видимо, он был не одинок в этом: «99 % всех людей, которых я вижу, абсолютно уверены в предстоящем окончательном поражении нашей армии и во взятии Москвы немцами. Вообще делается черт знает что; колоссальное количество директоров предприятий, учреждений уехало, бежало; масса народа не получила ни шиша денег и ходят, как потерянные; все говорят о поражении и переворотах; огромные очереди; тут ходят солдаты с пением песен; тут какие-то беглецы с фронта…» . Даже если сделать поправку на специфический круг общения Георгия Эфрона, можно заметить, что желающих фиктивно эвакуироваться было немало. Некоторые просто уходили с оборонных работ, как Лора Беленкина, дважды ушедшая с «окопов».