Жорж Вигарелло - История тела Том 1 [От Ренессанса до эпохи Просвещения]

Обувь — другой атрибут мобильности и, «поскольку она носит меня столько же, сколько и я ее» (Жан–Франсуа Пирсон), она является защитой, «сцеплением» с миром и украшением [189] Pirson J.–F. Le Corps et la Chaise. Bruxelles: Métaphores, 1990. P. 40. . Значит, она способствует поддержанию общественной морали, согласно которой богатые и бедные, мужчины и женщины, город и деревня, люди на каблуках и «плоскостопые» обоего пола различаются своими манерами поведения. В силу этого обувь привлекает внимание сельских интеллектуалов, ставших хроникерами общества Старого порядка [190] Так же как Менетра, Жамре–Дюваль, Луи Симон, Ретиф де Ла Бретонн и Жан–Рок Куанье, Прион превосходно подмечает факты, обращает внимание на поступки и… обувь современников (Prion P. Mémoires d’un écrivain de campagne au XVIIIe siècle. Pp. 50, 61, 68). Он гордится тем, что жители его лангедокской деревни «в любую погоду носят чулки из шелка–сырца и башмаки» (Ibid. Р. 118). Несмотря на свой сан и более высокое социальное положение, некоторые другие мемуаристы–священнослужители не менее наблюдательны (Besnard F.–Y. Souvenirs d’un nonagénaire. P. 29). Возможно, их тексты доказывают универсальную «маскулинную» установку или психические переживания, вызванные временным исчезновением в конце XVIII в. обуви на каблуках. .

Богачи старались как можно меньше ходить, ведь их туфли из ткани или тонкой кожи позволяли совершить лишь несколько осторожных шагов в день, что порождало продуманную пластичность движений. Об этом говорит множество анекдотов: увидев туфлю, порвавшуюся после одного дня использования, ее изготовитель искренне удивился и заявил, «поразмыслив о причинах этого происшествия: „Я знаю, в чем дело, — сказал он наконец. — Мадам ходила”» [191] Marmontel J.–F. Éléments de littérature, 6 vol. Paris: Née de La Rochelle, 1787. T. 1. P. 208. . Известность женевского доктора Троншена среди истеричных аристократок XVIII века определялась тем, что он прописывал им физические упражнения, в первую очередь ходьбу, которую раньше презирали все держательницы карет. Эти «троншенистки» и их плоские туфли поражают нас не меньше, чем сообщество пешеходов прошлого! Их отважные предшественницы, вынужденные опираться на трость, покачиваясь на высоких башмаках и балансируя широкими фижмами, конечно, вызывали удивление у ходоков на большие расстояния, а к последним относился весь рабочий люд прошлого, включая женщин и тех, кто вел оседлый образ жизни. Даже юный и притворно наивный Жамре–Дюваль около 1710 года с изумлением описывал способ передвижения гостей одного прованского «откупщика»: «Это были мужчины и женщины, подле которых бедные крестьяне показались мне попросту скотом с человеческими фигурами. <���…> В походке женщин было что–то томное, чего я никогда не замечал у крестьянок. Казалось, эти гордые смертные с брезгливостью ступали на землю и, возможно, полагали, что оказывают ей большую честь. Объемные контуры их фигур, похожих на очень большие овалы, вызвали у меня безмерное удивление. Я с уважением подумал об их силе, поскольку мне казалось, что веса такого количества одежды должно быть достаточно, чтобы их обездвижить. Из этого видно, что я тогда еще мало знал о фигуре и о той хитроумной машине, которую против истины назвали фижмами [192] Фижмы (vertugadin) — дословно «падение добродетели». ( Прим. пер. ) . Те, которые были ими убраны, не то что не казались мне смешными — они представлялись почти Богинями». А романиста крестьянского происхождения Ретифа де Ла Бретонна всю жизнь будут неотступно преследовать мысли о хорошеньких ножках, затянутых в шелк, и он возненавидит появившиеся вместе с революцией плоские туфли и «мужеподобных» женщин, которые их носили [193] Jamerey–Duval V Mémoires. P. 153; Thibault G. — R. Dexaltation d’un mythe: Rétif de la Bretonne et le soulier couleur de rose // Études rétiviennes. 1987. No. 7. P. 99; Pellegrin N. Les Vêtements de la liberté. Abécédaire des pratiques vestimentaires françaises de 1780 à 1800. Aix: Alinéa, 1989. Pp. 85–86; Eadem. Le genre et l’habit. Figures du transvestisme féminin sous l’Ancien Régime // Clio. 1999. No. 10. P. 34. Историю прогулок и пейзажей, которые их вдохновляли, еще предстоит написать, равно как и историю возникновения специальных вестиментарных аксессуаров (Vigarello G. Histoire des pratiques de santé. P. 105). .

Однако за пределами города и сельских районов юга обувные изделия, даже из толстой кожи, остаются невиданной роскошью, которую всем показывают, но редко носят. Желанные башмаки становятся предметом расчетов после смерти хозяина: ведь в XVIII веке в Пуату и Лимузене «омывалыцицам мертвых» платят обувью. К тому же башмаки передаются из поколения в поколение, невзирая на форму и размер ноги; даже различия правой и левой стопы еще не учитываются [194] Pellegrin N. L’habillement rural en Poitou au XVIIIe siècle à partir des inventaires après décès // Evolution et éclatement du monde rural. P. 484; Eadem. Les Vêtements de la liberté. Pp. 142, 160 [Père Joseph?]. Constitutions de la Congrégation de Notre–Dame du Calvaire. S. 1., n.d. [1634?]. P. 350. Сабо, которые носили в некоторых религиозных общинах до середины XX в., не делались специально для правой и левой ноги; то же касается теплых домашних туфель «шарантэз» и холщовых домашних туфель, которые могли носить без подбивки соломой или тканью. . В XVIII веке кожаные башмаки мало распространены среди наиболее бедных и в отдельных регионах, где носят сабо. Впрочем, бедняки предпочитали в хорошую погоду «неудобства ходьбы босиком ушибам и вывихам, которым этот вид ходуль» (деревянная обувь) их подвергал. Неудобные сабо (хотя они бывают всевозможных видов, и в северных странах еще долго будут носить сандалии на деревянной подошве) в глазах всех оппонентов французского абсолютизма — отметина отверженных. Жамре–Дюваль, который вовсе не любит их носить, радуется при виде лотарингских крестьян, «чьим ногам нет препятствий», а в Лотарингии зрелище бредущих сезонных рабочих из Лимузена, Оверни и Дофине вызвало у него сочувствие: «Неуклюжесть и шумность их походки привлекли мое внимание, я заметил, что их ноги были заключены в чудовищные сабо с наконечниками из железных обручей, подбитые внизу двумя пластинами из того же металла при помощи гвоздей, чьи шляпки имели добрых полдюйма в диаметре. Столько предосторожностей, принятых для того, чтобы сохранить жалкую деревянную обувь, говорило о бедности ее обладателей лучше, чем самые трогательные речи, и именно по этой убогости я узнаю своих дорогих соотечественников» [195] Jamerey–Duval V. Mémoires. Pp. 112, 174. Надо отметить, что географию распространения сабо и их разнообразие еще предстоит прояснить: имеющиеся данные явно противоречат расплывчатым обобщениям таких ненадежных информаторов, как Жамре и авторы медицинских топографий и заметок о путешествии. В мае 1740 г., чтобы погнаться за вором, виноградарю пришлось «скинуть сабо» (A. D. 86: BI/2–40), а молодой пастух, не снявший их при поиске своих баранов, «рассек до нервов» голеностопный сустав (Coignet J.–R. Cahiers du capitaine Coignet. P. 5). .