Жорж Вигарелло - История тела Том 1 [От Ренессанса до эпохи Просвещения]

Текст странен во многих отношениях, поскольку лиризм поэтики экскрементов сопровождается учеными разглагольствованиями о манерах испражнения всех людей на земле. Однако единственная цель этого потока цитат — защита одного из наиболее «древних и законных» обычаев жителей Труа в публичной сфере. Под пародией на ученый труд скрывается протест против грядущей «цивилизации нравов», но менее заметно в ней проявляются и новые социальные представления о телесной непристойности. В середине XVIII века жители и жительницы Труа еще приседали на корточки для испражнения, становясь в позу, которая сейчас кажется удобной только маленьким детям. Правда, еще более удивительно на наш взгляд, что они не ощущали потребности в подтирании, для чего уже в те времена служили листья растений (их не было на городских улицах), бумаги или тряпки, особые «платки», к которым прибегали деликатные богачи [254] Furetière A. Dictionnaire universel. Article “Mouchoir”; Prion P. Mémoires d’un écrivain de campagne au XVIIIe siècle. P. 134 (Париж, приблизительно 1739 г.). . Наконец, сама возможность созерцать процесс и результат испражнения смущает некоторых наших современников на Западе, привыкших с самого раннего возраста скрывать свои экскременты, носовую слизь, мокроту и другие «телесные жидкости» [255] Не следует забывать и о менструальной и родовой крови (ср. с многолетними попытками американок сделать месячные более гигиеничными: Brumberg J.J. The Body Project. An Intimate History of American Girls. N.Y.: Vintage, 1997. Pp. 27–56). Редкие протоколы женских самоубийств при Старом порядке и другие документы («тонкое белье» в посмертных описях, «рецепты» черной магии и т. п.) дают материал для подобного исследования. . Тем не менее долгое время большинство жителей, даже из высшего света, благосклонно относились к справлению естественных потребностей на свежем воздухе и открыто (хотя в случае Труа, видимо, это пространство ограничено одной специальной улицей).

Башомон забавно рассказывает об этом в связи с попытками установить платные «кабинеты облегчения» в садах Тюильри и Люксембург в 1779 году. Тщетно патруль совершал обход, «чтобы никто не мог уклониться от этой разновидности налога на слишком облегченные животы. Если кого–то заставали в позе, которая явно не была позой защиты, то забирали его шпагу, трость или шляпу, оставленную на земле, и таким образом заставляли его платить штраф гораздо более внушительный, чем обычная подать» [256] Bachaumont. Mémoires secrets pour servir à l’histoire de la République des lettres… 36 vol. London: John Adamson, 1780–1787. T. XIV. P. 340. О существовании (в том числе в Анжере) отхожих мест, именуемых «английскими», и использовании дровяных сараев, конюшен, погребов или углов двора см.: Besnard F.–Y. Souvenirs d’un nonagénaire. P. 145. О деревнях Вексана см.: Waro–Desjardins F. La Vie quotidienne dans le Vexin au XVIIIe siècle. Pp. 254–255. Для сравнения см. правила стыдливости, предписываемые Эразмом Роттердамским (Érasme. La Civilité puérile. P. 68), и его слова о том, что ангелы постоянно приглядывают за нашими самыми низменными «отправлениями». . Он отмечает, что некоторые, захваченные подобным образом врасплох, сохраняли достаточно хладнокровия и уверенности, чтобы затем преследовать в суде обладателя доходной привилегии облагать налогом нетерпеливых пачкунов. Однако необходимость прибегать к перифразам и самоиронии отражает дискомфорт, которого не было в дискурсе элиты веком ранее — когда Эразм и другие авторы учебников «христианской учтивости» говорили, что «нет такого места, где не было бы ангелов».

Присвоение публичного пространства через интимное испражнение человека или животного переставало быть легитимным, что служило оправданием (или просто сопутствовало) новой политике градостроительства, а также фиксации норм поведения, нацеленной на то, чтобы разделить и иерархизировать деятельность своих сограждан [257] Перенос скотобоен (и кладбищ) предшествовал перемещению ярмарок (Perrot J.–C. Genèse d’une ville moderne. Caen au XVIIIe siècle, 2 vol. La Haye; Paris: Mouton, 1975. T. II. Pp. 554–568; Thibaut–Payen J. Les Morts, l’Église et l’État. P. 227 sq.). О манерах сморкаться, различных способах использования платка, его медленном распространении в народной среде и тесных связях этой практики с появлением табака и дешевых хлопчатобумажных тканей см.: Le Mouchoir dans tous ses états / sous dir. de Jean–Joseph Chevalier, Elisabeth Loir–Mongazon et Nicole Pellegrin. Cholet, 2000; Duchesne A., Vigarello G. Le tabac, histoire d’un excitant sous l’Ancien Régime// Ethnologie française. 1991. No. 2. Pp. 117–125. . Но проявления этих попыток разделить разные виды телесной активности, для большей части населения еще только зарождавшиеся, связаны не только с соблюдением приличий: помимо этого, они имеют отношение к таким различным сферам, как реорганизация частного пространства и изменения вестиментарных систем [258] Например, улучшение уровня жизни отдельных людей, ускорение оборота товаров и циркуляции работников, сокращение праздничных дней, доступность более дешевых возбуждающих средств (кофе, табак, вино) имели разнообразные последствия для «жизни тела», но не могут быть приняты здесь во внимание. . Каменные оболочки домов и одежда как средство защиты странным и изменчивым образом связаны между собой, а также связаны с телами мужчин и женщин древних обществ.

Любой дом, любое одеяние, даже когда невозможно выбрать его форму, является убежищем и витриной, окружением и покровом. А значит, жилье и платье — это системы знаков и приманок, притягивающие внимание средств коммуникации. Поэтому сугубо функционального прочтения этих «языков» недостаточно: эти материальные объекты, безусловно, утилитарны, но, как и многие другие, являются еще и символическими инструментами различения. Несмотря на полное физическое исчезновение большей части недолговечного жилья и повседневных одежд [259] О домах см., напр., различные статьи в журналах ArMen и 303 (в частности № 56, 1998/1), коллекцию «Сельская архитектура» издательства Berger–Levrault или кн.: Cuisenier J. La Maison rustique. Logique sociale et composition architecturale. Paris: PUF, 1991. , многие исследования позволяют представить, как выглядели городская архитектура и костюмы людей при Старом порядке. И хотя у нас нет необходимости рисовать полную картину, стоит напомнить о разнообразии, в зависимости от региона и исторического периода, тех строений — постоянных или передвижных, — которые служили укрытиями для большей части населения Франции. Не нужно забывать и о том, что значительную роль в этих изменениях, по меньшей мере в XVIII веке, могли играть строения, где жили и совершали богослужения приходские священники. Влияли на картину и их рассуждения о необходимости соответствовать своему положению.

Значение споров о жилище священника в XVIII веке связано не только с тем, что служителей стало больше, а их жадность возросла (после Тридентского собора повысилась значимость священнической функции, а также в это время священников стали назначать на один постоянный приход»), но и в феномене аккультурации, который эти споры вскрывают. В этом проявляется (новый?) интерес многих прихожан (а не только их кюре) к местам репрезентативности и интимности. Дома священников, которые являлись фасадами богатых приходов или приходов с щедрым кюре, легко становятся предметом зависти и/или ненависти для тех, кто живет в наименее благоприятных условиях, Например, в первых сохранившихся строках «Дневника» аббата Дюбуа за 1686 год [260] По–видимому, первый параграф должен был касаться дела о десятинах 1670 г. (Dubois А. Journald’un curé de campagne au XVIIe siècle. P. 61). См.: Marcadé J. Les presbytères poitevins au début du XVIIIe siècle // Bulletin de la Société des antiquaires de l’Ouest. 1982. Pp. 649–658; Vernus M. Le Presbytère et la Chaumière. Curés et villageois dans l’ancienne France (XVIIe et XVIIIe siècle). Rioz: Togirix, 1986. Pp. 154–157 (и ил.); Roche D. Histoire des choses banales. Pp. 110–111; Ingrand J.–C. Mémoires. Pp. 57–63. рассказывается о пожаре и восстановлении дома священника, а также о последующей народной расправе с поджигателем, Гаспаром Фицелем, прозванным Ржаная булка. Тем не менее посещение дома священника, церквей и ризниц для некоторых было одновременно и средством улучшения социального положения, и возможностью обрести вкус к прекрасному, а также к некоторым чувственным удовольствиям. Иными словами, это был шанс телесного и душевного преобразования.