Жорж Вигарелло - История тела Том 1 [От Ренессанса до эпохи Просвещения]

Так в восточном Леоне в XVII веке подъем, связанный с производством полотна и срочной арендой, вызвал строительство спаренных, хорошо убранных каменных домов с наружной лестницей под навесом кровли (apotei, также именуемым «наружный край» или «спрячь–стол», где ютились кровать для родственников или длинный стол). Деньги за полотно шли не только на «вино и церкви», но и на солидное жилье, способное вместить два связанных между собой хозяйства. Надписи на наддверных балках с именами обоих хозяев напоминают о том, в какой близости жили не связанные родственными узами семьи. Каменная бретонская архитектура XVIII века удивляет качеством общестроительных работ, а также разнообразием и изобилием декора. Но в самой Бретани и за ее пределами она всегда соседствует с «жилыми хижинами» из глиносоломы или просто земли. Они предназначаются для работающих на нераспаханной земле поденщиков, число которых растет при каждом демографическом взрыве. Перемены (в судьбах людей, в количестве населения) включают в пейзаж новое, менее надежное жилье, которое вынуждает пролагать окольные пути к колодцам и прочему коммунальному хозяйству. Они же вынуждают восстанавливать старое прочное жилье и сужать пространство, отведенное каждой семье и ее скоту. Эти меры были нацелены на то, чтобы разместить новых арендаторов или более многочисленные стада, и приводили к изменению пейзажа и сети дорог, а также к перепланировкам в интерьере домов: большая комната разделялась на зал, хлев и стойло. При отсутствии необходимых подсобных помещений сам труд должен был быть реорганизован. Например, несмотря на существование в нижней Бретани прекрасных каменных домов, время от времени приходилось хранить снопы злаковых в случайных укрытиях, в том числе в часовнях, или оставлять их в полях, покрыв слоем глины. Это возымело неожиданный эффект, который прекрасно описал во II году [270] См. прим. 202. префект Камбри. Молотьбу устраивали «в течение зимы», что значительно уменьшало время отдыха от физических работ, на который традиционно отводят «плохой сезон» [271] Lahellec М. Architecture rurale et structures familiales dans le Léon méridional au XVIIe siècle // Mémoires de la Société d’histoire et d’archéologie de Bretagne. 1993. Vol. 70. Pp. 217–219; Bans J.–C., Gaillard–Bans P. Maisons et bâtiments agricoles dans l’Ancien Régime en Vannetais // Revue d’histoire moderne et contemporaine. 1984. Vol. 31. No. 1. Pp. 22–24; Gluck D. Une salle commune à Goulien en basse Bretagne. Paris: Réunion des musées nationaux, 1992. Pp. 10, 15 (в какой момент в домах Кап–Сизена появляется drustilh, скамья с высокой спинкой, которая отделяет кухонный угол от остальной части общей комнаты?). Об аналогичных примерах расширения жилья и усложнения внутренней планировки в Провансе см. в: Campagnes méditerranéennes. Permanences et mutations. Aix/Marseille: CNDP, 1977. .

Если в хижине было чисто и не очень тесно, она, хоть и не производила особого впечатления снаружи, внутри была порой удобнее более привлекательных и прочных сооружений. Хотя солому и глиносолому нужно постоянно подновлять, они намного дешевле других строительных материалов, а по изолирующим свойствам по меньшей мере не уступают черепице, шиферу и камню. Во многих провинциях засвидетельствовано существование смешанных форм сельской архитектуры. Это противоречит креационистскому представлению о «машинах для жилья» [272] «Дом — это машина для жилья» — определение известного французского архитектора–конструктивиста Ле Корбюзье. Оно было вызовом укоренившемуся представлению о том, что «для жилья» предназначены только дома бедняков, а жилые архитектурные постройки всегда в первую очередь преследовали иные цели — парадно-репрезентативную, оборонную и т.п. По мнению авторов «Истории тела», существование смешанных форм архитектуры противоречит этому тезису. ( Прим. пер. ) , свойственных каждому региону, но, несмотря на удостоверения неавтохтонных наблюдателей, сам этот факт не дает нам информации об образах жизни и ежедневных удовольствиях. Информаторы, будь то нотарии или путешественники, — это люди посторонние, и их взгляд охватывает далеко не все. Им доступно лишь наружное наблюдение, они ничего не знают о перемещениях жителей между наружным и внутренним пространством, которые лежат в основе любой повседневной практики и формируют душу и тело. Общесемейные, почти ритуальные маршруты, которые ведут в хлев, к колодцу, в сад, в поля, к печи, в лес, на рынок, в церковь и т. д., непрерывны; это «вызывает вопрос — кто и когда остается дома» во французских деревнях [273] Goubert P. La Vie quotidienne des paysans français au XVIIe siècle. P. 61; Jacquart J. L’habitat rural en Ile–de–France au XVIIe siècle // Marseille. No. 109. P. 70 sq.; Péret J. Paysans de Gâtine au XVIIIe siècle. P. 157 (о постоянных переселениях по окончании срока аренды). .

Кто же в этом мире несобственников, зависящих от любого изменения ренты, может считать дом чем–то большим, чем просто местом, через которое днем лишь проходят туда–сюда и где укрываются только с наступлением вечера? Конечно, печь — это «очаг», место обогрева, знак единения — в семейном и юридическом смысле [274] Foyer fiscal (очаг) — налоговое обозначение одной семейной ячейки; ср. «дом». ( Прим. ред. ) . Пламя единственного очага в сумерках собирает вокруг себя всех домашних и, если позволяет место, некоторых соседей. Издавна это место старались украсить: на стены обычно наносились оберегающие от нечистой силы изображения, на окно, обычно единственное, часто без стекол и всегда без занавесок, порой ставили горшок с цветами, который был одновременно и украшением, и защитой [275] Данные очень скудные и ненадежные: художественные и литературные работы либо очерняют, либо приукрашают действительность (Latry G. Le peigne et le miroir. Deux voyageurs de l’an VI dans les Landes de Gascogne // L’Invention du Midi. Représentations du Sud pendant la période révolutionnaire / sous dir. de Philippe Martel. Aix: Édisud, 1987. Pp. 133–148, особенно pp. 139, 141: Landes; Paysages, paysans. L’art et la terre en Europe du Moyen Age au XXe siècle / sous dir. de Emmanuel Le Roy Ladurie. Paris: RMN-BN, 1994), a посмертные описи имущества и автобиографии хранят полное молчание. Впрочем, подарочные букеты к годовщинам, использование живых цветов в свадебных нарядах и предписания городской полиции свидетельствуют о любви к цветам. Листы с гравюрами, несомненно, имелись у разносчиков; мы обнаруживаем их на живописных изображениях (конечно, приукрашенных) некоторых хижин (Fontaine L. Histoire du colportage en Europe, XVe — XIXe siècle. Paris: Albin Michel, 1993. Pp. 238–240; Velut C. La Rose et l’Orchidée. Les usages sociaux et symboliques des fleurs à Paris au XVIIIe siècle. Paris: Larousse et Sélection du Reader’s Digest, 1993. Pp. 98–99, 259). . Но даже для женщин, маленьких детей и стариков, которые больше находились внутри этих тесных жилищ, дом, по–видимому, еще не был объектом предпочтения и привязанности, которую постепенно начинали ценить богачи. К тому же дом отсутствует в грезах о стране с молочными реками и кисельными берегами, которые распространялись посредством народной литературы, исключение составляет разве что дворец дамы Тартинки [276] Изобилие в еде и одежде, а также свободное время — привилегии жителей Сказочной страны, но о лучшем жилье они не мечтают (Delumeau J. La Mort des pays de Cocagne. Pp. 12–13). Дама Тартинка — персонаж народного фольклора, жившая во дворце из свежего масла, бисквита, крокетов, пралине и т. п. (Прим. пер.) . Во времена Старого порядка удовольствия и труды, которые протекают в закрытом помещении общего зала, — исключение, еще в большей степени это относится к важнейшим праздничным моментам. На фермах и в «бутиках» (лавках–мастерских и одновременно комнатах для жилья ремесленников) постоянное хождение взад–вперед разрушало приватность, на которую долгое время могли притязать лишь кабинетные мужи и дамы и некоторые меланхолические сластолюбцы. Все долгие дневные часы (и почти столь же напряженные ночные [277] Ranum O. Les refuges de l’intimité // Histoire de la vie privée. T. III. De la Renaissance aux Lumières // sous dir. de Philippe Ariès et Georges Duby. Pp. 229–232. ) физическая и духовная жизнь большей части населения протекала снаружи, где тело должно постоянно соответствовать правилам публичности, которые практически не оставляют возможности ощутить автономность своего «Я».